Он завел тяжелые пряди ей за уши и бережно коснулся двумя пальцами ее подбородка, чуть приподняв.

— Это цена, которую платим мы все. Быть может, о тебе не сложат легенды. Но какое это имеет значение, если ты все равно спасешь этих людей?

— Попутно убивая других... — едва слышно прошептала она.

Мамору позволил горькой улыбке тронуть свои губы.

— Мир полон крови. И, увы, никто не сможет проложить путь к свободе, не ступая по ней.

Он скользнул взглядом по ее лицу: покрасневшие от сдержанных слез глаза, едва вздрагивающие губы.

Она молчала, и он понял, что ей отчаянно не хватает простого утешения. Но разве было право у него, воина, обмануть ее словами о «бескровной победе»?

— Когда закончится война, — произнёс Мамору тише, мягче, — кто-то увидит в нас защитников, кто-то — палачей. Но есть ли у нас выбор?

Талила подняла глаза. В их глубине таилось столько боли, что у него болезненно сжалось сердце.

— Ты никогда не будешь похожа на моего брата, — произнес он твердо. — Важно не только, что мы делаем, но и почему. Ты защищаешь людей, а не губишь их ради власти.

Она невольно дотронулась до ладони Мамору, будто искала точку опоры, и он ответил на ее прикосновение и сжал ее пальцы в своих.

Талила на миг отвернулась, и прежде чем он успел понять, что происходит, она потянулась вперед и коснулась его губ. Поцелуй получился коротким и ослепляющим. Она придвинулась ближе и крепко сжала воротник его куртки, и Мамору почувствовал, как мышцы застыли от накатившего тепла, и мир вокруг исчез — осталась только она.

Но внезапно он, очнувшись, отстранился, прижимая ее к себе за плечи, но не позволяя вновь приблизиться. Взгляд его метался между ее глазами и покрасневшими губами.

— Нам нельзя… — прошептал Мамору хрипло, и было непонятно, обращался ли он к ней или к самому себе. — Талила, это ошибка.

На его лице читалось страдание, и он сам не знал, чего опасался сильнее больше: нарушить собственные принципы или потерять последние крохи благоразумия. Он помнил, что вокруг идет война, что она — его жена только потому, что ее заставили. И любые чувства между ними — лишь запутают все еще сильнее.

Талила прикусила губу и попыталась отвести взгляд. Но сердце, бьющееся в груди словно загнанная птица, не позволило ей отступить.

— Ошибка? — тихо повторила она и стиснула в ладонях ткань его куртки, словно боялась, что он отвернётся и уйдёт. — Мамору… скажи правду. Разве ты не…

Он не дал ей договорить. Стон вины и смятения вырвался из его горла, когда он в один миг опустил руки, сдавшись желанию, и снова притянул ее к себе так, что между ними не осталось свободного пространства. Второй поцелуй получился глубже и отчаяннее первого, и когда они отстранились, шумный вдох нарушил гулкую тишину вокруг.

— Я… — начал он, не сводя взгляда с ее лица.

— Ничего не говори, — шепотом перебила его Талила. — Мне все равно. Ошибка или нет. Мы можем не пережить эту войну. Я не хочу потом жалеть.

Глава 23

На следующее утро Мамору передал советнику Горо отказ от предложения Императора склонить колени и сложить оружие, и тот уехал. Пыль еще не успела осесть под копытами лошадей, когда в гарнизоне был созван большой совет. Мамору пригласил на него не только полководцев и самураев из своего ближайшего окружения. Нет. Он хотел выслушать всех перед тем, как примет решение.

Талила, проснувшись на рассвете в глубочайшем смятении, теперь пыталась упорядочить мысли. Думала она совсем не о том, о чем полагалось. И вспоминала не ненавистного Императора — их общего врага. Нет. Она закрывала глаза и вновь ощущала на коже прикосновения мужа, и...

— ... уходить отсюда побыстрее! — громкие выкрики самураев выдернули ее из сладкого морока.

У их шатра собралось примерно три дюжины мужчин. Они образовали широкий круг в несколько рядов, в центре которого стоял Мамору. Она сама, полководцы Осака и Хиаши, Такахиро держались чуть в стороне. И больше молчали, позволяя высказаться другим, ведь именно потому их всех и позвали.

— Нужно разделиться, — откликнулся кто-то с противоположной части круга.

— Можно и выждать, — возразили ему. — После такого приема советник Горо велит отправить за нами войско.

Талила слушала и незаметно для себя покусывала губу. В каждом высказывании звучало зерно разума. Идеального решения для них нет и не будет, любое несет в себе риски. Но Мамору должен выбрать что-то одно.

Она сжала и разжала кулак, почувствовав почти непреодолимую физическую потребность прикоснуться к рукояти катаны. Она была готова выдвинуться в столицу уже завтра.

— Мы не можем оставаться и выжидать, — полководец Осака все же вмешался.

Когда говорил, смотрел он только на Мамору.

— На открытом месте мы слабы и уязвимы. Легкая цель для любого войска. И мы никогда не сможем здесь укрепиться.

По рядам самураев прошел согласный шум.

Талила усмехнулась. Пусть полководец был прав, но любое нападение сопряжено с жертвами. В обороне они потеряют меньше людей, чем если будут слепо атаковать, но... но еще никто не выигрывал воины защищаясь.

— Нужно делить войско, — воспользовавшись воцарившимся молчанием, убежденно заявил полководец Осака.

Мамору посмотрел на него и ничего не сказал, но его губы тронула кривоватая усмешка. Талила подавила вздох.

— И оттягивать внимание и силы Императора, — жестко, непримиримо добавил полководец.

Им вновь предстояло быть порознь. Она бросила на Мамору взгляд из-под опущенных ресниц. Господин Осака был прав. То, что он предлагал, являлось самым разумным решением. И именно оно не нашло одобрения среди самураев, которые зашумели, принялись препираться, перебивая друг друга.

Талила почти перестала вслушиваться в то, что они говорили, и не отводила взгляда от лица мужа, подмечая малейшие изменения в нем.

Через четверть часа Мамору вскинул в воздух кулак, призвав всех к молчанию. Он повернулся, посмотрев почти на каждого, кто толпился вокруг него, прежде чем заговорить.

— Полководец Осака прав, — сказал он негромко, заставив всех замолчать и внимательно прислушиваться к его словам. — Мы разделим войско, и одну часть используем как приманку. Ее возглавлю я.

Это было ожидаемо, это было так ожидаемо, но у Талилы все равно словно оборвалась, лопнула струна. В животе тотчас зародилась тошнота, внутренности скрутили железные щипцы. Она, сама того