не осознавая, подалась вперед и опомнилась, лишь когда сделала шаг и оставила позади себя двух полководцев и Такахиро, притянув к себе множество взглядов.

И взгляд Мамору.

Конечно же, он возглавит войско, в котором шанс умереть будет многократно выше. И она уже предчувствовала, куда он прикажет отправиться ей. Он не позволит ей его сопровождать. Не возьмет с собой. И будет рисковать своей жизнью в одиночестве.

Несправедливость и страх были столь сильными, что Талиле показалось, они вгрызались в нее стальными когтями. Она резко опустила голову и отвела взгляд, так ничего и не сказав. Чтобы поговорить с мужем наедине, ей пришлось ждать довольно долго. После того как разошлись самураи, остался ближний круг, и уже вместе с ними Мамору погрузился в изучение карт и черчение возможных путей.

Конечно же, она была все это возле него. Но почти не говорила, потому что боялась, что голос ее подведет. Сорвется, и слова перерастут в жалкие всхлипы, а такого Талила не могла себе позволить. И потому она молчала и лишь кивала, если кто-то спрашивал ее согласия. Как назло, о том, кто возглавит вторую часть войска, упорно молчал и Мамору. Изредка она ловила на себе его задумчивый, будто бы вопросительный взгляд, и тогда трусливо отворачивалась, опасаясь, что он задаст вопрос, а она не сможет на него ответить. Спазм, зародившийся в животе, перешел на горло и сжал его железной рукой, словно кто-то ее душил.

После того как были начерчены примерные пути и обговорены наиболее существенные детали, наступило время для совместной трапезы, и Талиле вновь пришлось ждать. Они сидели вокруг одного костра, и она смотрела, как отблески пламени танцевали на лице Мамору. Он хмурился и казался более мрачным, чем обычно, а к вечеру сделался почти таким же молчаливым, как и она.

Он не притронулся к своим лепешкам и рису, и Талила усмехнулась заметив. Она и сама не чувствовала голода. Лишь пожиравшую ее изнутри тревогу.

В шатер она ушла первой, и, казалось, даже ноги налились непомерной тяжестью, потому что каждый шаг давался с трудом. Она не находила себе места, дожидаясь Мамору, и уже даже не корила себя за излишнюю, совершенно непристойную и недостойную эмоциональность. Слишком устала бороться с собой.

Когда, наконец, затрепетал полог, и в шатре появился Мамору, она впилась в него взглядом, в глубине которого танцевало пламя. И муж, посмотрев ей в глаза, молча покачал головой. Ему не нужно было спрашивать, чтобы понять, о чем она хотела его попросить. А ей не нужно было говорить об этом вслух.

— Нет, Талила, — сказал он спокойно и тихо, и она почувствовала себя преступником, которому только что вынесли приговор.

Сглотнув, она закусила изнутри щеки, пытаясь побороть захлестнувшие ее эмоции, пока Мамору медленно расстёгивал и снимал пояс с катаной и избавлялся от верхней короткой куртки. Затем он сел на футон напротив нее и устало вытянул ноги, и вздохнул. Что-то острое кольнуло Талилу в грудь, прямо в самое сердце, когда она посмотрела на уставшего мужа.

— Я должна отправиться с тобой. Я твоя жена, я всюду следую за тобой, — сказала она хриплым после длительного молчания голосом.

Это были едва ли не первые слова, которые она произнесла за этот бесконечный день.

— Нет, — он мотнул головой. — Ты и полководец Осака возглавите вторую часть войска, и вам предстоит совершить нечто гораздо более важное, чем мне...

— Не говори так, — она вскинула руку, чувствуя, как во рту разливается горечь. — Я должна отправиться с тобой.

— Ты должна будешь закончить эту войну, если я... если я не смогу.

Все было бесполезно. Талила поняла это невероятно отчетливо в ту самую секунду, смотря на упрямое, суровое лицо Мамору. Она ловила его твердый, непоколебимый взгляд, она видела его жестоко очерченные скулы и подбородок, и нахмуренный лоб, и знала, что любые слова — бессмысленны.

Она его не переубедит.

Ей остается только подчиниться.

Или воспротивиться и сбежать к нему.

Но это будет просто безумием.

— Почему ты это делаешь? — спросила она шепотом, охватив плечи руками. — Я хочу быть с тобой.

Мамору вздрогнул и с трудом сглотнул, потом перевел на нее тяжелый взгляд исподлобья.

— Потому что ты должна жить.

— Кто это решил?..

— Я.

— Но ты забыл спросить меня. Хочу ли я жить... И хочу ли я жить, если ты погибнешь.

Ее слова сорвались с губ, и между ними наступила звонкая, гулкая тишина. Талила слышала, как Мамору судорожно втянул носом воздух и шумно выдохнул, и видела, как вздымалась его грудь под рубашкой, которая открывала полосу голой кожи на груди. Жилка на его шее билась словно после стремительного бега. Плечи напряглись, руки сами собой сжались в тяжелые кулаки.

— Ты не должна так говорить, — он поднял на нее взгляд, и она отпрянула, боясь обжечься.

— Почему? — вымолвила едва слышно.

— Потому что есть вещи, которые ты должна сделать. Независимо от того, что будет со мной. Мы не свободны в своём выборе и жизнях, Талила. И потому ты останешься со второй частью войска. И потому ты закончишь то, что мы начнем сейчас, если я погибну.

Все это время он смотрел ей в глаза, и она отвечала тем же, кусая губы. Но когда Мамору упомянул о том, что они не свободны в своих выборах, Талила вдруг улыбнулась. И продолжала улыбаться, когда он замолчал и она заговорила сама.

— Есть все же выбор, который я могу сделать, ни на кого не оглядываясь, — прошептала она себе под нос.

Мамору вскинул брови и вновь нахмурился не понимая.

Талила выпрямилась и, глядя ему в глаза, потянулась к завязкам своей рубашки, и вскоре ткань, зашелестев, стекла с ее тела на футон. Она повела обнаженными, острыми плечами и вскинула подбородок.

Мамору вздрогнул, когда из-под одежды показались сперва ее ключицы, затем плечи, затем грудь, прикрытая лишь слоем плотных повязок.

— И этот выбор я делаю прямо сейчас, — вновь шепнула Талила и плавно поднялась, чтобы опуститься на футон напротив мужа, и прохладными ладонями скользнула ему под рубашку и удивилась, насколько горячей оказалась его кожа.

— Талила... — сорванным голосом начал было Мамору, чувствуя, что очень скоро она переступит ту грань, после которой уже не будет возврата.

— Молчи, — приказала она строго. — Молчи, пока ничего не испортил.

И потянула