– Мы все равно одиноки, когда умираем. Вы рискуете собой напрасно, разве об этом он просил вас?

– Я уеду с вами, – она пожала руку Джулиано. Даже сквозь перчатку он почувствовал, какая она холодная. – Но я хочу подкупить стражников, чтобы побыть с ним. Вы можете это устроить?

– Я попробую, – медленно выговорил Джулиано. Что-то происходило с Франческой, но он не мог понять, что именно. Она пугала его, когда их глаза встречались. Когда опускала глаза – то был лик смиренной Мадонны, но стоило их взглядам пересечься, и он читал в них нечто новое, чего не было в ней раньше.

– Вы точно дойдете до дома? – спросил он еще раз.

– Да.

Когда он расстался с ней и вернулся к своим, он подозвал Маттео.

– Прошу тебя, присмотри за ней. Через два дня мы уедем, я дал слово доктору Венедетти, что сделаю все, чтобы спасти Франческу.

Джованна устало вошла в непривычно тихий дом и легла спать, не раздеваясь. Подушка еще пахла Марко, и она зарылась в нее лицом.

Казалось, ее душа переломана, как Марко, и в ней не осталось ничего целого. Эти раны затянутся и срастутся, но все останется исковерканным и неправильным. Эти осколки кололись в груди. Ей уже было так больно однажды. И еще раз она эту тьму не переживет. Хотелось сгореть и превратиться в пепел, чтобы перестать чувствовать. Но голос Марко, его лицо, тело еще стояли перед глазами.

Хотелось плакать. Но она словно все выплакала уже. И больше плакать не могла.

Хотелось умереть.

Перестать быть.

Не чувствовать.

Не помнить.

Не знать.

Она проснулась так же внезапно, как и заснула.

Был день. Она позвонила в колокольчик, но никто не пришел.

Похоже, что слуги решили убраться из дома. Боялись допросов и пыток.

Джованна поднялась, подошла к зеркалу. Но смотреть на себя было невыносимо страшно. Она спустилась вниз, нашла на кухне сыр и хлеб, поела. Все делала как-то механически. Словно еще спала.

В кабинете Марко Джованна нашла спящим Джузеппе. Как верный пес, он спал там, где все дышало хозяином. Она тихонько закрыла дверь, чтобы не разбудить его.

Так же отстраненно услышала, как подъезжает экипаж.

Вышла на крыльцо. Кучер открыл дверцу, но она не двигалась. Так они и стояли, глядя друг на друга. Потом кучер кивнул, словно дал знать, что понял, закрыл экипаж, поднялся на козлы и стеганул лошадей.

Джованна вернулась в дом.

В ожидании Джулиано она пошла в кабинет Марко. Джузеппе уже встал, но она не стала ему рассказывать про хозяина. Слишком больно. Вместо этого она открыла записи мужа и просто читала, словно слыша его мягкий голос, поясняющий ей науку врачевания.

Джулиано все не объявлялся. Джованна иногда подходила к окну, чтобы проверить, не идет ли он.

Неожиданно она снова услышала экипаж. Озадаченная, Джованна вышла навстречу незнакомому человеку, который без приглашения вошел в дом.

Это был высокий широкоплечий мужчина в военной форме, только в берете вместо шлема. Усы и бородка подстрижены, нос массивный, глаза большие, холодные.

На бедре у него был меч, у пояса кинжал.

– Мона Франческа Орсини? Супруга доктора Венедетти? – спросил он ее.

Джованна кивнула.

– Вы арестованы. Следуйте за мной.

И, не дожидаясь ответа, он грубо схватил ее под локоть и выволок из дома. Она сначала упиралась, но слабо. А потом покорно залезла в экипаж, мельком отметив еще двоих вооруженных всадников. В стенки экипажа были вкручены цепи с кандалами.

Мужчина, сев напротив нее, кивнул на кандалы:

– Надеюсь, пристегивать вас нет необходимости?

Джованна покачала головой. Ей было все равно.

Маттео бежал по улицам вслед за тюремной каретой. В руках вооруженного военного мона Франческа казалась хрупкой, как стекло, статуэткой. Только бы не упустить из виду экипаж.

– Вы были у своего мужа. Поэтому не поехали сегодня, куда следовало? – вдруг заговорил после нескольких минут молчания мужчина.

Джованна чувствовала, как он ее изучает, поэтому старалась смотреть только на сцепленные вместе руки на коленях.

– Эта тюрьма, моя госпожа, место не для таких неженок, как вы. Думаю, вы это поняли, когда пробрались внутрь? Холод, вонь, маленькие камеры… Много пыточных инструментов. Стражники, которые с удовольствием развлекутся с такой красавицей. Зря. Ваш муж уже без сознания. И завтра его казнят. А потом и вас выволокут на площадь, чтобы подвесить на веревку. Нужно быть послушной, мона Франческа, окажите услуги принцу, так вы спасетесь от тюрьмы.

Джованна молчала. Ей было все равно. Мир снаружи и внутри затянулся серым туманом, который бывал в ноябре на полях Тосканы. Боль приглушенно царапалась в ее душе. А Джованна смотрела на все будто сверху, отстраненно.

– Вижу, присмирели. Поехали-ка сначала развлечем знать, а потом в тюрьму, – он постучал три раза в стенку кучеру. – Но сперва я тебе покажу, что значит быть покорной…

Он расшнуровал свои панталоны, схватил ее, развернул к себе спиной и задрал юбки. Джованна почувствовала его грубые шершавые пальцы на внутренней стороне бедер, он пытался раздвинуть ей ноги, навалился всем телом.

Джованна не сопротивлялась. Какая разница? Она ведь умерла.

Его руки на ее коже ничего не скажут о ней. Она ничего не почувствует. Может, даже она заслуживает этого полного, окончательного разрушения?

Треск ткани. Рука грубо сжимает ее грудь, другая щиплет за ягодицу.

«Мне все равно».

«Сестрица, если умирать, то в битве!»

«Мне все равно».

«Джованна, не сдавайся. Борись!»

«Мне должно быть все равно!»

«Сестрица! Я с тобой, сестрица! Родная! Беги!»

Голоса братьев наперебой кричали в ее сознании так явственно, словно она слышала их в самом деле.

– Какая сладкая, нежная, неудивительно, что он так тебя хочет, – палец мужчины проник в нее, он наваливался все больше, грубая ткань его одежды натирала кожу.

Джованна протестующе закричала, пытаясь оттолкнуть насильника, но он прижал ее верхнюю часть тела к сидению, а коленями она уперлась в пол экипажа.

– Тихо, не брыкайся, я только возьму свое.

– Нет!

Она укусила его, когда он попытался заткнуть ей рот. Потом вывернулась, оказавшись лицом к лицу с противником. Он был сильнее, Джованна понимала, что ему ничего не стоит снова одолеть ее. Он схватил ее за плечи и стал разворачивать обратно, снова задирая юбку.

– Дрянь, я тебя так отдеру, что ты имя свое забудешь, – хрипло рычал он.