Я покачала головой, и он пожал плечами в ответ. Я стояла, глядя вслед вопящим детям, пока те не скрылись за углом живой изгороди, окружавшей сад. Как только они исчезли из вида, я повернулась к собаке и зарылась лицом в ее шерсть. Я не плакала. Но тряслась и крепко к ней прижималась. Она какое-то время стояла неподвижно под моей хваткой, а потом, повернув голову, тихонько заскулила и ткнулась мне носом в ухо.

– Позаботься о ней, Ромашка, – низким голосом проговорил Лин, и, возможно, между ним и собакой проскользнуло нечто еще, помимо услышанных мной слов.

Я в тот миг понимала лишь, что Ромашка теплая, добрая и, похоже, совсем не стремится вырваться из моих отчаянных объятий.

Когда я наконец подняла лицо от ее шкуры, Лина рядом не было. Я так и не узнала, что он подумал о той встрече. Я в последний раз обняла Ромашку, и она лизнула мою руку. Потом, увидев, что она мне больше не нужна, собака неспешной рысью удалилась на поиски хозяина. А я вернулась домой и поднялась в свою комнату, думая о том, что сделала. Никто из детей не осмелится рассказать о происшествии своим родителям: тогда им пришлось бы объяснить, почему я сказала то, что сказала. Лин-пастух, решила я, ни с кем разговаривать не станет. С чего я это взяла? Он посоветовал мне быть осторожнее и завести собаку. Он ожидал, что я справлюсь сама. И я знала, что справлюсь.

Я поразмыслила о собаке. Нет. Отец захочет узнать, с чего вдруг она мне понадобилась. Я не смогу ничего ему объяснить, даже через маму.

После стычки с детьми я прислушалась к совету Лина. Перестала ходить за ними по пятам и избегала их, как могла. Взамен я начала бродить как тень за отцом, чтобы увидеть, чем он занимается весь день, пока мама поглощена знакомой рутиной. Я льстила себе, что он не замечает свою маленькую тень, но позже оказалось, что он знал о моем присутствии. Его долгие пешие обходы имения были нелегким испытанием для моих маленьких ног. Если он брал лошадь, я тотчас же сдавалась. Я боялась лошадей, длинноногих и всхрапывающих. Несколько лет назад, когда мне было пять, отец посадил меня в седло, чтобы научить ездить верхом. Я пришла в ужас и отчаяние от его агрессивного прикосновения и высокой спины животного и, вырвавшись из его хватки, кувыркнулась через лошадь прямо на утоптанную землю. Отец до смерти испугался, что покалечил меня, и не стал повторять опыт. Я по-своему, невнятно, объяснила матери, что мне показалось грубым садиться на кого-то и ожидать, что этот кто-то будет меня повсюду возить. И когда мама пересказала все отцу, он призадумался и перестал водить меня к лошадям. Теперь, шпионя за ним, я начала об этом жалеть. Пусть я и боялась прикосновения отца и ошеломительного потока его мыслей, что вливался в мой разум, мне все же хотелось узнать о нем побольше. Если бы я могла ездить верхом, то сумела бы следовать за ним. Но сообщать ему об этом было чревато сложностями.

С той поры как отец узнал, что я умею рисовать, он начал проводить со мной больше времени. По вечерам он приносил свою работу в мамину гостиную. У меня там был собственный столик, и на нем с недавних пор располагались мои собственные чернильницы, перья и бумага. Отец несколько раз показывал мне плесневелые старые свитки с поблекшими изображениями растений и цветов и незнакомыми мне буквами. Он сообщил мне, что я должна попытаться скопировать то, что вижу, но мне совершенно не хотелось этим заниматься. В моем разуме уже хранилось столько всего, так много цветов, грибов и растений, которые я хотела запечатлеть на бумаге. Я не разделяла его страсти к переписыванию того, что уже запечатлено; я знала, что мой отказ его разочаровал, но так уж вышло.

Мой отец никогда не понимал моего бормотания, и даже сейчас я с ним почти не разговаривала. Я сомневалась, стоит ли привлекать его внимание. Просто находиться с ним в одной комнате для меня было непросто. Когда он смотрел на меня или сосредотачивался на мне, его мысли захлестывали меня с головой, как волна. Я не позволяла ему прикасаться к себе и, даже встретив его взгляд, начинала чувствовать притяжение этого водоворота. И потому я его избегала, как только могла, даже понимая, что это причиняло ему боль и печалило маму.

И все-таки он начал пробовать играть со мной. Он пришел однажды вечером к очагу без свитков для копирования. Сел на пол возле моего столика и похлопал по месту рядом с собой.

– Приходи посмотреть, что у меня есть, – пригласил он.

Любопытство взяло верх над ужасом, и я, оставив свои чернила, осторожно подошла к отцу.

– Это игра, – сказал он и поднял салфетку. Под ней оказался поднос, а на нем – цветок, белый камень и клубника. Я взглянула на эти предметы, заинтригованная. Отец резко накрыл поднос. – Скажи, что ты видела, – предложил он. Я посмотрела на маму, ожидая объяснения. Она была в своем кресле по другую сторону очага, ее руки были заняты каким-то шитьем.

Мама растерянно приподняла брови, но подбодрила меня:

– Что на подносе, Би?

Я уставилась на нее. Она погрозила мне пальцем и нахмурилась. Я тихо проговорила, не глядя на отца:

– Тсветок.

– Что еще, Би?

– Кайень.

Моя мама кашлянула, побуждая меня быть усерднее.

– Яууда, – тихо прибавила я.

– Какого цвета цветок? – терпеливо спросил отец.

– Озовый.

– Какого цвета камень?

– Беый.

– Как называется эта ягода?

– Куубьика.

– Клубника, – тихонько поправила меня мама.

Я посмотрела на нее. Знала ли она, что я могу произнести это слово правильно? Я сомневалась, что хочу его четко проговорить для отца. Еще не время.

Отец улыбнулся мне:

– Хорошо. Хорошо, Би. Ты все запомнила. Поиграем опять?

Я подобралась ближе к маминым ногам. Устремила на нее взгляд, умоляя спасти меня.

– Странная игра, – заметила мама, чувствуя мое беспокойство.

Отец хмыкнул:

– Наверное, так и есть. Мы с Чейдом в нее играли. Он все добавлял и добавлял предметы на поднос или что-то добавлял, а что-то убирал, и я должен был сообщить, чего не хватает. Так он тренировал мою наблюдательность. – Он тихонько вздохнул. Уперся локтем в колено, опустил подбородок в ладонь. – Я не знаю настоящих игр. Мне почти не удавалось играть с другими детьми. – Он посмотрел на меня и беспомощно взмахнул рукой. – Я просто хотел… – Он вздохнул, не договорив.

– Это хорошая игра, – решительно сказала моя мама. Встала и, удивив меня, села на пол рядом с ним. Притянула меня к себе, обняла. – Давай поиграем еще раз, – сказала она, и я знала, что она села рядом, чтобы придать мне смелости, потому что хотела, чтоб я поиграла с отцом.

Я так и сделала. Мы играли по очереди, я и мама, а отец добавлял все новые предметы из кожаного мешочка позади себя. На девяти предметах мама вскинула руки, сдаваясь. Я продолжила, забыв о моем страхе перед ним, сосредоточившись на подносе.