Она застенчиво улыбнулась, посмотрела исподлобья с лукавством ребенка, боящегося обидеть взрослого.

– Ты Карл, – ответила.

– Ты помнишь меня? – Он положил ладонь ей на лоб. – Смотри мне в глаза.

Алена вдруг закатила глаза, выгнулась дугой и закричала, отталкивая Карла. Монах у двери шевельнулся. Алена все кричала. Карл рывком поднял ее и отнес на кровать. По коридору уже бежал кто-то, тяжело ступая. Дверь распахнулась, влетела здоровенная санитарка в нечистом халате и косынке до бровей.

– Почему в палате посторонние? – рявкнула она. – Что здесь происходит? – Она переводила взгляд с монаха на Карла.

– Успокойся, Наталья, – сказал монах. – Алена испугалась…

– Уходите! – Тетка теснила их грудью. – Сюда нельзя. Она неспокойная, вы же знаете. Уходите. Кто разрешил?

Они молча повиновались. Карл, ошеломленный разыгравшейся сценой, ступал за монахом, ничего не замечая вокруг. Они вышли за ворота. Монах шагал широко и размеренно, все так же молча.

– Простите меня, – сказал Карл покаянно. – Я не ожидал… Я не думал, что она такая…

– Здесь все такие, – обронил монах не оборачиваясь. – Потому и держат. Идите себе, – добавил он. – Ничем больше помочь не могу. – Не оглянувшись на Карла, он пошел прочь.

Наталья смотрела через окно им вслед, пока они не скрылись за воротами. Села рядом с плачущей Аленой, положила руку ей на плечо. Принялась успокаивать, бормоча какие-то слова, ритмично похлопывая ладонью. Ноздри ее раздувались, горло перехватило, как от сильного чувства, сердце колотилось, выскакивая из груди. Она бормотала и бормотала что-то, все похлопывала рукой плечо Алены, раскачиваясь в такт. Алена перестала всхлипывать, вздохнула глубоко раз-другой. Закрыла глаза, повозилась немного и уснула.

Наталья поднялась, подошла к окну. Стояла там, смотря на залитый неярким осенним солнцем двор с бродящими вслепую нелепыми и жалкими фигурами. Лицо ее было искажено судорогой – казалось, она сейчас разрыдается, и невнятно бормотала что-то, похожее на «спасибо, Господи…». Молилась, видимо.

– Ну что? – встретил Данило вернувшегося Карла Мессира. – Видел?

Весь день Данило изнывал от нетерпения и не находил себе места. Даже скуки ради отправился с Сократом на заготовку яблок в бывший колхозный сад, ныне принадлежащий какому-то предприимчивому полуподпольному кооперативу. Тут же находился и сарай – «завод», где из яблок варился джем.

Работали в основном женщины. Местные мужчины, видимо, считали заготовительную работу ниже своего достоинства – ползай по земле, подбирай падалицу, потом мой ее в корытах и сортируй, вырезая гниль, а платят копейки. Данило съел яблоко в ответ на приставания Сократа о пользе витаминов. Тот жевал не переставая, и лицо у него было сосредоточенным. Сидя на ящике, Данило наблюдал, как вкалывает Сократ, и ностальгически раздумывал о преимуществах молодости, когда руки-ноги с готовностью шевелятся, желудок способен переварить любую гадость, кислотность нормальная и печень действует в пределах нормы.

Сидеть в тени яблони было приятно, хорошо думалось и приятно клонило в сон. Данило закрыл глаза, смахнул с лица паутинку, оказавшуюся не то пчелой, не то осой. Насекомое ужалило Данилу в левую щеку, поближе к носу. Данило заорал, как будто его резали. Как и большинство мужчин, он не переносил физической боли и боялся ядовитых насекомых. Сократ примчался на выручку. Вынул жало, подул на укус, утешил. Бабы сгрудились вокруг и помирали со смеху, а также давали дурные советы, вроде плюнуть на больное место и растереть или лучше показать фигу, что однозначно помогает при глазных чирьях, а бригадирша пренебрежительно бросила: «Заставь дурака Богу молиться…»

Щека у Данилы раздулась как от флюса, нос ощутимо перекосился вправо. И дергало вдобавок. Его никогда еще не кусали осы. Однажды он прочитал где-то, что от их укуса запросто можно помереть. Мысль была неприятной – сплести лапти от укуса подлого насекомого было бы просто неприлично. Да еще и с такой рожей. Данило скашивал глаза, пытаясь определить размеры урона, но видел только красную выпуклость посреди физиономии. Черт!

Кончилось тем, что он вернулся в гостиницу, пообедал без всякого удовольствия под охи и ахи буфетчицы и хорошенько вмазал для дезинфекции. Разбудил его на закате Карл Мессир, неосторожно хлопнувший дверью.

– Ну что? – спросил Данило, просыпаясь. – Видел?

Карл кивнул.

– Слава богу! – обрадовался Данило, не веривший до конца, что Алена находится в больнице. – Рассказывай!

Карл присмотрелся и спросил:

– Что с тобой?

– Не о том ты, – с досадой ответил Данило, потрогав горевшее лицо. – Не томи, излагай!

– Я видел ее, – сказал Карл. – Она резала себе вены.

– Я так знал! Я тебе сразу сказал…

– Она слышала голоса, – перебил его Карл.

– Голоса?

– Ей внушали, что она должна умереть. Вот она и…

– Кто?

– Павел, я думаю.

– Опять черная магия, – с досадой сказал Данило. – Она любила тебя! А ты как последний… как последняя сволочь кинул нас! Бедная девочка!

– Она не узнала меня.

– Как не узнала? – потрясенно спросил Данило.

Карл пожал плечами.

– А как она… вообще?

– Плохая. Но это пройдет, я думаю.

– Что ты собираешься делать?

– Попытаюсь увезти ее оттуда. Сегодня ночью.

– А как ты туда попал?

– С монахом, он там часто бывает.

– С каким монахом?

– Какая разница? – бросил Карл нетерпеливо. – С монахом Феодосием. У Алены случился припадок, прибежала санитарка, подняла крик. Я запомнил входы и выходы… Примерно.

– Я с тобой!

Карл с сомнением посмотрел на распухшую физиономию приятеля. Сказал не сразу:

– Я сам. А вы готовьтесь к отъезду и ждите. Уедем ночью, сразу же.

– А как ты…

– По обстоятельствам. Ты бы компресс сделал, смотреть страшно. Попроси у буфетчицы уксусу, что ли. Как это ты умудрился?

– Дикая оса, мля! В саду, сдуру поперся с Сократом, а там этих ос как дерьма! Не привык я все-таки к физическому труду, нечего интеллигентному человеку шляться по садам, себе дороже. Наверное, аллергия. И температура под сорок. Вот так живет человек и…

– Я прилягу. – Не дослушав, Карл стал стаскивать с себя рубашку. – Разбудишь в одиннадцать.

– А может, все-таки вместе?

Но Карл не ответил, так как уже спал. Данило снова потрогал горевшее лицо. Отдернул руку. Голова раскалывалась. Подумав, он достал из тумбочки бутылку водки. Он все неприятности лечил одним-единственным испытанным способом. Засосав почти всю бутылку, Данило вырубился и, естественно, проспал. Он не слышал, как пришел Сократ и как уходил Карл. Он пришел в себя около четырех утра, раскрыл глаза. Ночь уже была на излете – не темная, а какая-то жидкая, предрассветная. Данило пощупал лицо. Болело, кажется, меньше и уже не дергало. Он вспомнил о Карле и резко сел. Постель Карла была пуста. Сократ похрапывал в своем углу, намаявшись за день. К привычной уже вони номера примешивался тонкий и нежный запах яблок, стоявших в полиэтиленовом мешке у двери – плата за самоотверженный труд. Светящиеся стрелки часов на тумбочке показывали четыре с четвертью. Данило вскочил. Бросился к окну, выглянул. Слабый фонарь освещал пустую нечистую площадь. Кажется, моросил дождь. Слабо серебрился мокрый Ленин с простертой в тупик рукой. От всей картины веяло безнадегой, тоской и сюром…