Очутиться в замкнутом, лишённом света помещении, битком набитом визжащими от страха людьми и осаждаемом снаружи сотнями безумных нелюдей – такого и врагу не пожелаешь. На мгновение я и сам поддаюсь общей панике. Я не вижу и не слышу друзей, не ощущаю их присутствия рядом. Внезапно я оказался совсем один посреди кромешного ада, который вот-вот поглотит меня. Ситуацию усугубляет ощущение полнейшей безысходности. Мы в ловушке – в огромном цинковом гробу, который скоро похоронит под землёй военная авиация.

Какое-то время я пытаюсь кричать. Темнота пялится на меня отовсюду десятками светящихся глаз – это экраны мобильников, ни на что иное теперь не годных. Свой телефон я выбросил на второй день после катаклизма – никогда не любил эту штуку и был только рад избавиться от неё. Но сейчас жалею об этом. Фонарик на дуле моего карабина разбит, а никакого иного источника света у меня нет.

Кто-то кладёт ладонь мне на плечо. Я оборачиваюсь. Михась подсвечивает себе вспышкой «Айфона». За его спиной ангарные ворота дрожат под натиском «прокажённых».

Вокруг стоит такой шум, что я скорее читаю по его губам, чем слышу:

– Надо их утихомирить!

Разумеется, он имеет в виду беженцев. Если они и дальше будут так орать, мы не услышим «прокажённых», даже когда те ворвутся в ангар под шум канонады и грохот взрывов.

Пытаться докричаться до них, всё равно что тушить пожар бензином.

– Карабин заряжен? – спрашивает Михась.

– Нет…

Он кивает и исчезает на несколько секунд в темноте, а потом возвращается с Виталиком. Тот даёт три залпа в воздух.

А ангаре становится немного тише. Люди озабоченно бормочут, отступают к стенам помещения.

– ТИШИНА! – зычным голосом кричит Михась. – ТИШИНА!

Виталик даёт ещё три залпа.

Воцаряется почти полное молчание. Теперь звуковой фон составляют лишь громыхающие под ударами «прокажённых» ворота да рокот вертолётов где-то над потолком.

– Заткнитесь, в самом деле! – раздаётся из темноты незнакомый мужской голос. – Чего разорались?

Молчание толпы разбивается на десятки звуков: кашель, хрип, плач, стоны, быстрый шёпот.

– Почему ещё не бомбят? – спрашивает кто-то.

– Начало отложили на полчаса, – отвечает мужчина, призывавший всех заткнуться. – По радио слышал.

Чернота моргает горящими глазами – владельцы телефонов смотрят на дисплеи, сверяясь с часами. В одном из углов ангара плачут дети.

– Нужно успокоиться! – говорю я в полный голос. – Другого выхода нет. Попробуем переждать.

По ангару разносится недовольный галдёж. Двое мужчин затевают жаркий спор – на них шикают со всех сторон. Снаружи в ворота бьётся основная волна «прокажённых», одинокие твари скребутся в стены.

– Сегодня, кстати, день города, – вспоминает вдруг кто-то.

– Вот вам салют забацают – вовек не забудете, – отвечают ему.

Несколько человек нервно смеются.

Собираемся своей группой у входа в ангар, располагаемся прямо на полу. Михась, Ева, Саша и Воронюки подсвечивают мобильниками. Я словно заново перенёсся в детство, когда мы с друзьями рассаживались кружком в тёмной комнате, зажигали свечи и вызывали духов. Мы знали, что это понарошку, но намеренно пытались себя напугать. Сейчас всё наоборот.

Я оглядываю друзей. В эту первую минуту покоя, когда адреналин потихоньку рассасывается в крови, я вдруг ощущаю, насколько загнан и измотан. Меня всего трясёт, ноги подгибаются, не могу отдышаться. А потом накатывает неимоверный страх. Внезапно мне открывается вся картина происходящего во всём своём безобразии. Наши шансы на выживание практически равны нулю. Нас прикончат либо свои, либо чужие. Мы – живые покойники, такие же, как те, что ломают ворота снаружи, но ещё не утратившие способность думать, способность анализировать, способность бояться…

Ужас окончательно завладевает мной, и я плотно стискиваю зубы, чтобы не закричать.

Тяну за рукав брата. Тот оборачивается:

– Что?

В свете вспышки телефона он выглядит особенно болезненно. Худой, взмокший, волосы дыбом. На бледном, как у привидения, лице два больших чёрных глаза.

Я молчу. Наверное, стоит попрощаться.

Но у меня нет сил даже на это. Возможно, так лучше. Если я найду их – это будет последнее, что я сделаю. Признание поражения – последний гвоздь в крышку гроба надежды.

Все молчат. Никто не хочет начинать обсуждение. Нам нечего предложить, у нас нет идей и энергии для их осуществления. Только животный отупляющий страх, пригвоздивший наши задницы к бетонному полу ангара.

Надо попытаться найти другой выход наружу. Я устанавливаю дробовик прикладом в пол и, опираясь на него, пытаюсь встать, но с криком падаю обратно. Боль простреливает левую руку от кончиков пальцев до плеча.

Все озабоченно смотрят на меня.

– Сломал пару пальцев, когда бежали, – поясняю я.

Надо мной возникает округлая фигура Евы, подсвечиваемая вспышкой телефона.

– Дай посмотрю.

Протягиваю ей руку. Она внимательно осматривает мои распухшие пальцы.

– Надо наложить повязку.

Болит жутко. В пылу боя я почти не замечал этого и умудрялся держаться за цевье и перезаряжать оружие. Удивительна способность человеческого организма мобилизоваться в минуты смертельной опасности. Ни боли, ни мыслей о неминуемой кончине. Всегда бы так…

– Ты врач, что ли?

Ева смотрит на меня исподлобья:

– Не выпендривайся.

Она извлекает из сумки аптечку, прихваченную из дома на Таганрогской, и достаёт рулон бинта.

– Не дёргай рукой. Сейчас будет больно.

Я стискиваю зубы, пытаясь стоически терпеть боль, но очень скоро не выдерживаю и начинаю мычать. Потом перехожу на тихий свистящий мат.

Наконец, с перевязкой покончено. Четыре пальца плотно стянуты бинтом, несколько раз Ева обмотала большой палец для жёсткости – получилась эдакая варежка.

– Старайся поменьше шевелить пальцами.

– Ну, это уж как получится.

Мы молчим. Слева Михась, Женя и Виталик вполголоса что-то обсуждают. Лилит показывает Артёму нечто забавное на своём телефоне – тот вяло улыбается. Ваня извлёк из сумки со съестными припасами палку колбасы и теперь жуёт. Саша сидит у стенки, отстранённо уставившись в одну точку.

Каждый из нас прячется в свою раковину.

– Ты вроде собиралась распрощаться с нами, когда покинем город, – напоминаю Еве.

– Так и будет. Когда отсюда выберемся.

Я выдерживаю паузу:

– Думаешь, выберемся?

Ева встряхивает копной каштановых волос: