него шрамик, и еще пара – у висков. Не ожоги, ожоги другие, а будто на стекло упал. Шрамики исчезают в волосах. А волосы все-таки вьются. Это я только сейчас заметила. Надо же, до чего внимательная, да… и главное, я ведь помню, они и раньше вились, но были светлее. Почти белыми.

Курчавились так, что…

Как-то я нашла кусок смолы, разжевала и бросила. А бросала я метко. Томас пытался выдрать и пообещал, что уши мне оборвет. Дома его остригли налысо, наверное, не получилось вычесать смолу. И потом, пока волосы отрастали, его дразнили лишайным.

То есть я дразнила. Громко, да. Прочие остерегались.

Томас открыл глаза.

– Привет, – сказала я шепотом.

– Привет.

И снова не шелохнулся, но я протянула руку и схватила за рукав рубашки:

– Подвигайся, пока не свалился.

– Не свалюсь.

– Все равно.

Я ведь больная, а с больными не спорят. И он подвинулся, осторожно так, то ли кровать развалить опасаясь, то ли меня испугать. Зря, конечно. Кровати в доме крепкие. А я не боюсь.

Наверное. Не его. Не сейчас, когда луна заглядывает в окна.

– Как ты себя чувствуешь? – Томас говорил тоже шепотом.

– Нормально. Пить охота.

– Сейчас принесу.

– Лежи. Я потерплю.

Он все равно встал, но ушел недалеко, чтобы вернуться с кружкой морса. Кисленький какой. Вкусный. Я пила и пила, и морс уходил, что вода в песок, а я все не могла напиться.

Жажда ушла как-то сразу и вдруг.

– Что… нового?

– Ничего. Руки вытяни.

Вытянула. И пальцами пошевелила. И в кольцо сцепила, и даже ручку удержала. Может, и не было инсульта? Может, привиделось? Чувствовала я себя и в самом деле неплохо.

На душе вот слегка паршиво. И по спине мурашки бегут – то ли любви охота, то ли в туалет.

– Жить буду. – Я спустила ноги на пол и встала. Вцепилась в руку, которую Томас протянул.

А на макушке у него волосы вообще хохолком торчат. После сна или сами по себе? И взгляд неодобрительный, мрачный. Больным болеть полагается.

– Все хорошо. – Я попыталась изобразить бодрую улыбку. – Я просто… выспалась, да. А ты ложись. Ты ведь устал? Так вот, нечего тут… ложись и спи. Я посижу вон. У окна. И вообще… а тебе отдохнуть надо.

– Заботливая.

– Мама утверждает, что мужчины без заботы хиреют. И звереют. Но с заботой тоже.

– Не все.

– Не все, – согласилась я. – Но отдыхать тебе все равно надо. А я…

– А ты решишь, что если способна сделать пару шагов, то и в горы пора, – Томас потянулся. – Сиди уже, неугомонная…

– Просто так?

– Просто так. Или можем поговорить.

– О чем?

– О чем хочешь.

Ни о чем не хочу, наверное. То есть хочу… мне хочется спросить, когда у него волосы потемнели. И чем он мажет те, которые на макушке, чтобы не торчали.

А еще, возможно, извиниться. За ту смолу. И за слушок, что он чешется вовсе не от крапивы, случайно в сумку попавшей, а потому как чесотку подхватил. Обзываться не обзывали, но даже его дружок долго Томаса стороной обходил. Вот ведь.

Я бы рассказала и про крапиву, хотя он и сам знает, от кого был подарок. И про то, что разбила окно в их сарае, а его отец решил, что это Томас своим новеньким мячом. И мяч забрал. А он бы, возможно, признался, что это он вытряхнул в мою куртку клопов. Больше им неоткуда было взяться. Клопов заметили, только когда я чесаться начала, и куртку пришлось обрабатывать дымом и порошком. Порошок вонял.

Я тоже воняла. И смеялись надо мной все, кроме Ника.

– О чем думаешь? – спросил Томас, накинув на мои колени одеяло.

– О том, что мы чудом друг друга не прибили. Тогда. Раньше.

– Это да.

И улыбнулся. У него потрясающая улыбка. И сам… так… не хватало еще. Это не любовь. И не может быть любовью, потому что на самом деле любовь – она похуже этого их менингита вкупе с инсультом. Хватит. Я уже налюбилась и второй раз наступать на те же грабли не собираюсь. Честно.

– Когда ты так смотришь, мне хочется тебя поцеловать. – Томас устроился рядом.

Стало быть, спать не собирается?

– Я зубы не чистила.

– Я тоже.

Чистосердечно, если подумать. И… и меня больше не тянет его целовать. Вот совсем. Наверное. Да. Определенно не тянет. Я больная. Больных целуют разве что в щеку. Ну или в лоб.

Но в лоб – это как-то совсем уж неромантично. А романтики хочется. И еще потрогать щетину. Или вот волосы. В детстве у него мягкими были. А теперь вот?

– Мне придется уволиться. – Томас дотянулся и поправил одеяло. – И тогда я вернусь.

– Сюда?

– Почему бы и нет? Напрошусь к шерифу. Куплю дом… если денег хватит. Я кое-что собрал. Тратить было особо не на что. В Тампеске точно не хватило бы, а здесь я старые видел. Ремонт понадобится, но руки у меня вроде из нужного места растут.

Вернется? И будет жить? Вот так просто оставит большой город с его возможностями? И чего ради? Чтобы разнимать пьяных мужиков в баре? Да он здесь от тоски загнется. Или пить начнет. Даже не знаю, какой вариант мне нравится меньше.

– Ты как-то не слишком рада.

– Тебе здесь делать нечего.

– В егеря подамся.

Тоже мало радости, если драконы не зовут. Если зовут, то дело другое, но случайным людям там не место. И меньше всего мне хочется, чтобы через пару лет Томас понял, как ошибся.

– У меня поживешь. – Я подтянула ноги на кресло и одеяло подняла. – Дом пока не покупай. А то мало ли…

Купить просто, а вот попробуй его продай за нормальные деньги. Хотя… Ник говорил, что институт расширяться решил, значит, больше людей приедет. И где-то жить им тоже будет нужно.

– А что скажут? – В свете луны его лицо казалось слишком уж темным. А вот глаза поблескивали.

– А не плевать, что скажут?

Конечно, плевать. Мою репутацию мужиком в доме не испортишь, но ведь…

– Не знаю. – Томас смотрел на меня. – Мне плевать. Но ты…

– И мне тем более.

Нет, я его все-таки поцелую. Потом. Когда доберусь до ванной комнаты и зубного порошка, того самого, который делает дыхание легким. Я бы вот и сейчас, но он же увяжется, а объясняться как-то и неудобно даже.

– Знаешь, мне всегда хотелось потрогать твои волосы. – Он подвинулся ближе.

Терпеть не могу, когда к волосам лезут. Билли вот норовил ухватить, но… я перекинула косу:

– Трогай.

Потерплю. Он ведь драть не