Фойе оказалось прекрасно освещено лучами солнца; проникавшие внутрь сквозь стрельчатые окна, они словно смягчали мрак, испускаемый портретами предков Ренелле, что с чопорной строгостью щурились на нас со стен. Со сводчатого потолка свисала огромная люстра в итальянском стиле, а пол украшала экстраординарная мозаика с изображением множества самых разнообразных птиц в полете и на отдыхе. В пляшущих отблесках света птицы казались живыми, и пол фойе являл собой истинное произведение искусства. Прямо перед нами тянулась кверху лестница на второй этаж, ведущая в обнесенный элегантной балюстрадой открытый коридор, из коего открывался вид вниз, в фойе, и на пейзаж за парой больших окон по обе стороны от парадных дверей.

Коридор справа от лестницы вел в заднюю часть дома и, по всей видимости, в кухню. Справа от фойе, за распахнутой дверью, располагалась изящно, хотя и по моде рубежа столетий, меблированная гостиная: очевидно, матушка, а может, и бабушка профессора Ренелле обладала хорошим вкусом и не стеснялась в расходах. Слева находился обеденный зал с огромным столом и еще одной невероятных размеров люстрой, подвешенной прямо над ним. Здесь более всего остального бросался в глаза натюрморт в золоченой раме, висевший над мраморным камином – пиршественный стол в стиле голландских мастеров, пышное изобилие красочных фруктов, разложенных вокруг пары павлинов, самца и самки, словно бы слившихся воедино в посмертных объятиях. Роскошные павлиньи перья, свисавшие с края стола, мерцали в слабых, неспособных разогнать наползающий мрак отблесках свечей. Сколь грустная, сколь меланхолическая картина для обеденного зала…

От этих раздумий меня пробудил голос домоправительницы:

– Профессор Ренелле вскоре будет готов вас принять. Не угодно ли кофе или чаю?

С этим она поочередно оглядела нас, остановила взгляд на одеянии Дюпена и слегка нахмурила брови.

– Да, чай пришелся бы очень кстати. И не найдется ли у вас местечка, где мог бы подождать наш кучер? Возможно, в кухне? – спросил я.

Домоправительница едва заметно кивнула, словно мое замечание послужило ей ответом на невысказанный вопрос касательно личности Дюпена.

– Да-да, конечно.

– Мадам? – обратился Дюпен к сей леди, указывая на свои башмаки, как следует перепачканные еще загодя, перед отъездом.

– Нельзя ли пройти на кухню прямиком, снаружи? – спросила Сисси. – Он беспокоится, как бы не выпачкать грязными башмаками ваши безупречные полы.

Домоправительница вздохнула с явным облегчением.

– От парадного входа сверните налево и ступайте туда, к задним комнатам, а там я впущу вас через кухонную дверь, – громогласно пояснила она Дюпену, сопровождая свои объяснения чрезмерно преувеличенной жестикуляцией скверной актрисы.

Дюпен уставился на нее, притворяясь, будто ничего не понимает.

– К несчастью, он тугодумен и почти не говорит по-английски, – сказал я. – Однако сегодня к вечеру у нас назначена встреча для осмотра упряжных лошадей, а он знает в этих созданиях толк.

Тут я устроил целый спектакль, пересказав Дюпену слова домоправительницы по-французски, а затем пышным повелительным жестом указав разинутой пастью кобры, венчавшей Дюпенову трость, на дверь.

Дюпен бросил на меня искренне сердитый взгляд и вышел. Увидев его за окном гостиной, я вновь махнул в его сторону его же собственной тростью, словно бы веля поспешить. В ответ Дюпен одарил меня новым сердитым взглядом.

– Какой же ленивый малый, – сказал я, покачивая головой. – Если у вас отыщется кресло близ очага, он наверняка уснет, и наше счастье, если удастся его добудиться!

– Не будь к нему так строг, – урезонила меня жена. – Он превосходно разбирается в лошадях, да к тому же – человек пусть дурно воспитанный, но честный.

– Можете не сомневаться, хлопот он вам не доставит, – заверил я домоправительницу.

Та кивнула и двинулась было к кухне, но Сисси остановила ее:

– Уверена, содержать в порядке столь великолепный дом стоит вам немалых усилий. Как вам удается придавать люстре такой блеск?

– Да, люстры выглядят просто отменно. Я видел, для этого пользуются метелками из страусовых перьев…

Я призадумался, не зная, что еще можно сказать, дабы задержать домоправительницу при нас и тем предоставить Дюпену как можно больше времени для поиска способов проникнуть в дом незамеченными, но тут громкий, рокочущий бас заставил всех нас вздрогнуть:

– Мистер По! И восхитительная миссис По! Приветствую вас, приветствую! Добро пожаловать!

Профессор Ренелле взирал на нас через балюстраду слева от лестницы – с той самой стороны, где должна была располагаться башня.

– Прошу, поднимайтесь в мой кабинет. Мисс Томассен, – обратился он к домоправительнице, – чай мы будем пить не сейчас, позже, позже!

– Слушаю, сэр, – откликнулась она и валкой, тяжелой походкой великанши из старых волшебных сказок удалилась на кухню.

– Уверен, вы меня поймете, – пояснил нам профессор. – Предметам старины соседство жидкостей не на пользу.

– Да, разумеется.

– Что ж, поднимайтесь же!

Мы с Сисси поднялись наверх. Лестница была столь широка, что позволяла свободно идти рука об руку. Дождавшись, пока мы ступим на площадку второго этажа, профессор Ренелле отвесил нам изящный поклон.

– И снова добро пожаловать! Благодарю вас за то, что почтили присутствием мое родовое гнездо.

– Ваш дом просто великолепен, – сказала жена. – Неудивительно, что вы избрали его местом научных штудий.

– Спасибо, мэм. Разумеется, этот дом – плод фантазии моего деда, а меблировка – заслуга бабушки с матерью. Мой скромный вклад – лишь этот мозаичный пол.

– Он чудесен. Никогда в жизни не видела столь прекрасной мозаики, – объявила Сисси.

– Вы непременно должны взглянуть на него отсюда, – сказал профессор Ренелле, жестом приглашая нас к балюстраде.

Мы устремили взгляды вниз, к мозаичному полу фойе. Газовая люстра, оказавшаяся прямо над уровнем глаз, заливала пространство теплым сиянием, сквозь стрельчатые окна на пол ромбами падал кристально-чистый солнечный свет, и общий эффект был просто невероятен – словно наблюдаешь за царством живых, настоящих птиц из самого рая небесного. При виде этого зрелища Сисси негромко ахнула, и профессор Ренелле расплылся в гордой улыбке. В то время как я любовался сим чудом искусства, мне в голову пришла кое-какая мысль.

– Что же могла бы значить изображенная сцена, профессор? Я вижу у вас на полу, в одном птичьем царстве, различных представителей рода пернатых, которым никогда не встретить друг друга в жизни. Вот тукан, а вот странствующий голубь, и фламинго, и белоклювый королевский дятел, и белоголовый орлан, и колибри из южных и северных американских широт, – сказал я, указывая на каждую.

– Прекрасно подмечено, мистер По! Так и есть, изображенные здесь птицы обитают в Северной, Центральной и Южной Америке, а сокрытая в мозаике история проста: все эти птицы были пойманы мною во время экспедиций.