— Госпожа, Джамаль устроил для вас большой праздник в женской половине дома. Я вас провожу. Девочки уже в гостиной, — вновь нарушает мой покой Зара, но я, не раздумывая, немного резко и раздраженно отказываю:

— Спасибо, Зара. Я не спущусь, — звучит немного высокомерно, но.

Я не хочу изменять себе. Не хочу улыбаться, когда мне этого не хочется. Не хочу отмечать свою, черт возьми, свадьбу с его женами, одна из которых мне за завтраком готова была глаза выцарапать и не жалела оскорблений. Может, я и гордая дрянь, но не двуличная стерва, по крайней мере.

Чего я действительно хочу, это первую брачную ночь. И выглядеть собираюсь соответствующе — принимаю ванну, напитывая кожу цветочным ароматом, завиваю волосы в крупные локоны и надеваю на себя черное кружевное боди с пояском и капроновыми чулками. Растянувшись поперек постели, я приступаю к ожиданию своего новоиспеченного мужа, прислушиваясь к непонятным крикам и шуму, раздающимся с первого этажа дома, и пытаюсь отвлечься на чтение одной из книг, что нашла в женской библиотеке. Джамаль вновь заставляет меня ждать, позволяя температуре моего терпения достигнуть кипения. Где он? Черт возьми, уму непостижимо… а не послать бы мне все к черту? Тяжелые мысли атакуют разум, словно ядовитые паразиты. И вот мое ожидание превращается уже в небольшую истерику, когда я снова и снова начинаю прокручивать в голове свой новый и нелицеприятный статус «третьей жены», представляя себе жизнь, которая меня ждет.

Ведь когда-нибудь у нас с Джамалем будут дети. Не знаю почему, но куда больше причиняет мысль не «общение» Джамаля с Лейлой и Аидой, а мысли о том, что одна из них забеременеет, родит ему первенца и наследника, взывая к его инстинктам, занимая все место в его пространстве. Я вновь с головой окунаюсь в тревожные чувства, нервно прокручивая кольцо на безымянном и, наконец, снимаю его. Только сейчас я вдруг замечаю надпись, выгравированную на внутренней стороне металла, от прочтения которой замирает сердце:

«Я нашел тебя. Только наше. Мактуб.»

Наша история могла бы быть такой красивой. Но, увы, я — третья и не факт, что последняя.

Джамаль

Я тянул до последнего. Почему-то надеялся, что не выдержит, сама придет… Мужской эгоизм, желание показать, кто в доме хозяин, или просто ослиное упрямство и уверенность в том, что все будет, по-моему. Загнал в угол, лишил права выбора и оставил одну наедине со своими сомнениями и моими ревнивыми женами. Теперь они от нее не отстанут, не успокоятся, пока не превратят жизнь Эйнин в ад; женщины чувствуют, когда соперница сильнее. И в этом есть львиная доля моей вины. Не стоило вчера набрасываться на Эрику в ее спальне, но в тот момент не мог думать ни о чем; озверел, дошел до края, поняв, что она снова играет со мной, как тогда в Нью-Йорке. Ее обыск в кабинете уничтожил последние капли терпения, подтвердил худшие опасения. Можно догадываться, о чем угодно, подозревать, выстраивать предположения, но где-то на подкорке заезженной пластинкой крутились ее слова «Из-за тебя… Не знала, как жить без тебя» снова и снова, вступая в диссонанс с доводами разума и здравым смыслом. Так хотелось верить, хотя не мальчишка давно и не идиот, который ведется на женские слёзы. И я сорвался. Сам виноват, голову потерял. Когда ее вижу, всегда дурею, весь контроль и выдержка к Шайтану в пекло. Одно желание — подмять, брать и клеймить, доказывая раз за разом, что только мне принадлежит. А теперь и доказывать ничего не надо. Моя. На законных основаниях.

Но только для нее этот факт, похоже, ничего не меняет. Я помню, как искренне, доверчиво с примесью отчаяния она прижалась ко мне, подписав брачный договор, снова пробуждая в гулко бьющемся сердце надежду, что для нее происходящее имеет не меньшее значение, чем для меня.

И, как последний дурак, до двух часов просидел в своей спальне, напиваясь в одиночестве и пялясь на закрытую дверь, прислушиваясь к звукам в коридоре. Мне мерещились ее шаги, тихие, бесшумные. Я жаждал полной капитуляции и смирения. Я бесился и, как дикий зверь в агонии, метался по комнате, а когда понял, что не придет, страшно стало… До боли в грудине страшно. Бл*дь, я понятия не имею, чем закончится завтрашний день и начнётся ли для меня следующими, может быть, это наша последняя ночь, а мы вот так ее бездарно — в гордыне, упрямстве, ревности. Подумал, и словно весь воздух из легких выбило, перед глазами черно-белые точки, пульс в висках зашкаливает и сердце молотит так, что ребра ноют.

До спальни Медины добираюсь за считанные секунды, распахиваю дверь, врываясь внутрь и останавливаюсь, восстанавливая сбившееся от бега и дикого волнения дыхание. Воспалённым взглядом нахожу ее в полумраке, рассеиваемом одним единственным ночником над прикроватной тумбочкой: сжавшуюся, маленькую, почти неразличимую на огромной кровати. Меня как кипятком шпарит, до волдырей, до болезненного рычания. Отрываюсь от созерцания хрупкой фигурки, бегло осматриваю комнату. Порядок идеальный, все подарки аккуратно лежат там, где я их оставил. Почему-то кажется, что ни один не открыла, не прикоснулась. Упрямая, гордая. Взгляд цепляется за поднос с нетронутым ужином, за букеты цветов, расставленные по всей спальне в вазах, наполняющие воздух тяжелым, дурманящим ароматом. В голове снова шумит от избытка алкоголя и бешеной пульсации крови в висках. Замираю, прислушиваясь к ровному сопению, доносящемуся с кровати. Наревелась вдоволь, измучилась и вырубилась. Мятежница моя. Подхожу ближе, стараясь ступать бесшумно, а у самого в горле печет, дыхание схватывает, каждая мышца звенит от напряжения. Пару минут жадно вглядываюсь в очертания хрупкого силуэта под тонким шёлковым одеялом, натянутым до подбородка, и легко, как пушинку, подхватываю на руки. Как есть, вместе с покрывалом, и стремительной походкой прочь из пропахшей слезами и тяжёлым цветочным ароматом спальни.

От ее волос пахнет чем-то невыносимо притягательным. Легкий шлейф цитрусового аромата с пряными нотками окутывает меня, просачиваясь сквозь одежду, под кожу, пока я быстрыми твёрдыми шагами иду по бесконечным коридорам, укачивая на руках свою строптивую жену. Она проснулась, в этом не сомневаюсь. Сразу почувствовал, когда подхватил на руки, как изменилось ее дыхание, как напряглось стройное тело, затрепетали ресницы.

Медина лежит, не шелохнувшись, прижимая лицо к моей груди, и, наверное, слышит, как надрывно, неровно грохочет мое сердце. На меня не смотрит, плотно закрыв глаза, по впалым щекам мелькают темные тени, пухлые чувственные губки подрагивают. Оба знаем, что она не спит, и наверняка догадывается, куда я ее несу, но ни малейшего сопротивления, даже какое-то облегчение читается на осунувшемся лице. Ждала меня, маленькая. Ждала. Только не признается никогда. Невесомая почти, непривычно-уязвимая, хрупкая, словно хрустальная статуэтка. До конца жизни нести ее хочется, держать у сердца, не отпускать, чтобы не разбилась по глупости, нечаянно.

Крепче сжимаю неподвижную Эйнин в своих руках, ощущая, как прерывистое теплое дыхание согревает кожу на груди сквозь рубашку. Толкаю плечом дверь в свою спальню и захожу внутрь. С раздражением морщусь, когда в ноздри ударяет запах не выветрившегося сигаретного дыма. Ни слова не говоря, осторожно ставлю Эйнин босыми ногами на толстый ковер. Сам направляюсь к окну, настежь распахиваю, впуская в комнату ночную прохладу. Какое-то время задумчиво смотрю на подсвеченный огнями сад, ощущая легкое дуновение ветра на разгоряченном лице. За спиной по-прежнему ни звука; только шуршание листвы и стрекот насекомых из сада разрушают повисшую между мной и Мединой напряженную тишину. Вдыхаю полной грудью свежий воздух и неторопливо разворачиваюсь, убирая руки в карманы брюк. Смотрю на нее, и сам не понимаю, откуда вдруг берется волнение, холодком пробирается по позвоночнику к затылку; пальцы в кармане, как у мальчишки, потеют и подрагивают. Медина не отводит взгляд, не упускает ни одной детали, подмечая мой помятый, нетрезвый, всклоченный вид. В глубине сапфировых глаз неуловимое выражение, но мне и угадывать не нужно. Знаю, что Эйнин совсем не нравится то, что она видит. Неидеальный ей муж достался — даже спорить не стану.