перетирать нити сетки. Афродита, как это и ожидалось, даже не думала мне помогать. К сожалению, её, скажем так, жизненного опыта, было недостаточно для подобных операций. Я был вынужден работать в одиночку.

Интересно, что ожидает всех пойманных птиц? Впрочем, думать тут особо нечего. Их всех ждёт мясозаготовка. Вспоминая сбор яиц, я понимаю, что здесь, на Севере, совсем другие законы. И нет ничего удивительного, что на браконьерство смотрят немного под другим углом. Ну что такое две-три сотни гусей, когда вон, погляди – тысячи их разгуливают по тундре? Но, с другой стороны, если таких групп ловцов не одна, а десяток, то уже не на сотню, а на тысячу гусей меньше. Так и исчезают виды. Мрачно. Но факт остается фактом: меня поймали и нужно как-то выбираться. Причем не одному, а желательно бы всей семьей. Иначе совсем грустно. Привык я уже к ним, как к родным, а они ко мне. Вон смотрят с надеждой. А Афродита, так та вообще, если я рядом, то спокойна, как удав. Ох, пригрелись наши души, трудно будет расставаться.

– Что там у тебя? – услышал я голос снаружи.

– Взять хочу, дома высажу, – пробасил кто-то очень знакомый.

Ого! Неужели Михалыч? Не удивительно. Сначала яйца, потом гусиное мясо. Можно было догадаться, что без Михалыча в здешних краях не обходится ни одно тёмное дело.

– Председатель не разрешал, – опять сказал первый голос.

– Не серчай, с ним я договорюсь, – ответил Михалыч.

У них даже есть свой председатель! Организация браконьерства, замечу, в высшей степени своего развития.

– А, делай, что хочешь, – сказал первый голос. – Пошли с теми управимся. Вон их сколько, пока тут каждого обработаешь, уже ночь наступит.

И они ушли. А я продолжил пережевывать сеть. Провозился изрядно, не один час, но в конце концов я был на свободе. Но свобода эта условная. Потому что от сети-то мне удалось избавиться, а вот брезент на кузове был хорошо закреплен по всему периметру так, что в полуприсяде я не смог найти ни одной нормальной щелки. Я освободил всех членов своей семьи, на что у меня ушла уйма времени, потому что каждый из них уже успел изрядно запутаться. Но что делать дальше, я не знал. И стал просто прислушиваться и выжидать удобного момента для побега. Михалыч же не знает, что все уже распутались, а значит момент неожиданности должен сослужить нам хорошую службу.

Гогот гусей стал значительно тише. Это могло означать только одно: их попросту становится меньше. Голоса людей практически невозможно было различить. Под нашим брезентом стало совсем темно, наступила короткая летняя ночь. Я достаточно сильно устал за этот день, думать о плохом не было сил. И я просто уснул с мыслью, что все равно же проснусь задолго до того, как кто-то будет приближаться к кузову. Но ничего я не услышал. Наш вездеход просто взял и тронулся с места. Начались кочки, ухабы и еще много чего неприятного. Уж лучше бы мне отрубили башку, чем испытывать такое. Впрочем, можно считать, что пока всё идёт хорошо: я жив, семья жива, что не скажешь об остальных, которые попали в общую сеть. Ехали долго, но не до самого дома. В какой-то момент вездеходы заехали в кузов или пикапов, или небольших грузовичков, или в прицепы, я так и не понял. И дальше мы уже поехали по относительно ровной дороге. В цивилизацию.

Наконец, машина остановилась. Чья-то ловкая рука немного приоткрыла брезентовый тент. Я подумал, что надо бы дать отпор, ущипнуть или хотя бы больно клюнуть, но вовремя остановился. Что я этим добьюсь? Лишь только то, что меня начнут остерегаться и поместят в отдельную камеру для особо буйных, если вообще сразу не лишат головы прямо тут. А ведь еще есть семья, которую надо тоже спасать, хотя я на спасение не то, чтобы семьи, на свое не очень-то рассчитывал. И решил вести себя послушно до поры, до времени. Это был Михалыч. Он опять же ловко ухватил первым меня за шею прямо под самую голову и, выдернув из кузовка, быстро опустил в заранее приготовленный ящик и захлопнул крышку. Вскоре в этом ящике оказались все остальные члены моей семьи. Что ж, все в сборе. Тревога немного отлегла.

Машина уехала дальше, а нас в ящике куда-то потащили. Судя по запахам и звукам, ящик поставили на двор, к курам, корове и другим жителям подворья Михалыча. Потом ящик надолго оставили стоять в одиночестве. Наверное, прошли сутки. Кушать уже хотелось, но не давали. Наконец, нас куда-то снова понесли. На улицу, догадался я по свежему воздуху, проникающему через щели.

– Уже несу. Сейчас всё увидишь, – пробасил знакомый голосок.

Ящик наклонили на бок и широко раскрыли крышку. Свежий вкусный воздух с наслаждением вошел в мои легкие. Но свободы я не увидел. Передо мной была клетка. Обычная клетка, добротно сколоченная из досок, а сверху укрытая железной решеткой, точнее, сеткой рабица. В ширину около метра, в длину около трех метров. Одной стеной этой клетки служил то ли хлев, то ли амбар. Со всех остальных сторон просто доски. Щели шириной ровно с клюв. Даже голову не просунуть. Тем не менее, это было лучше, чем в темном ящике. Да и небо видно надо головой. Пусть в метре уже потолок из сетки, но по всему видно, что нас не собирались линчевать. Даже вон корма какого-то подсыпали. Поживем еще! Я вошел в клетку, за мной выпихнули зажавшихся в угол Афродиту и всех пятерых птенцов.

– Ух ты, какие миленькие!

А это произнес кто-то другой. Девушка. От ее неожиданного голоска я даже слегка смутился. Женщин я не видел намного дольше, чем мужчин. Она смотрела сверху и улыбалась, прижав ладони к груди. Видимо я так давно соскучился по женской ласке, что какое-то время стоял и ее рассматривал. Она была очень стройна и очень красива. Длинные русые волосы захвачены резинкой на затылке. Девушка наклонилась, сложив ладони лодочкой и зажав их между колен. Ее лицо оказалось прямо напротив моей головы. Одна прядь выбилась и задорно повисла за ухом. Я вдохнул едва уловимый аромат, исходивший от нее. Этот аромат парализовал меня. Я им дышал, и естественные человеческие чувства пронизали все мое существо. Нет, это не духи. Это молодость! Молодость жила в этой девушке. И молодость ожила во мне, она взыграла буйными красками. Но тут прядь с уха девушки все же упала на решетку. Я вздрогнул. И реальность безжалостно вернулась и резанула по сердцу.