– Да что там рассказывать, – поглаживая бороду и о чем-то думая пробасил Михалыч. – Гусь, как гусь. Гуменник. Кольцо еще такое белое вокруг клюва. Ну, из перьев. Окрас этот редкий. Раз увидишь – не забудешь. Боюсь, долго не проживет.

Борька испуганно спросил:

– Почему не проживет? Он ранен, болен?

– Да не. Всё у него в порядке. Жив, здоров. Шурку метко приложил. Но людей совсем не боится. Это плохо. Охота откроется: пристрелят.

– Это вряд ли – успокоился Боря. – Он не понаслышке знаком с охотниками.

Михалыч изучающе посмотрел Борьке в глаза:

– Чую я: что-то хитрое здесь. Не просто так появился ты в наших краях. Вижу, дело важное. А я уже давно ни во что эдакое не встревал. А тут прям тянет, мальчишество заиграло в одном месте, – он улыбнулся в бороду. – Я после того случая на болоте с Шуркой, как только увидел его, так сразу понял: скотинка с умом. И что-то перевернулось во мне, ёкнуло что-то. Словом, обращайся со своим, как его, Васькой. Помогу, чем смогу.

– Да, честно говоря, пока и не знаю, о чем вас просить, – вдруг растерялся Борька, не ожидавший такого признания от этого великана. – Нужно сначала конца кольцевания дождаться.

– Вот с этого и начну, – сказал, вставая, Михалыч. – Ну, будь здоров! – бросил, подхватив свою сумку. И вышел на улицу.

Борька вскочил, провожая его.

– Да, вот еще что, – обернулся Михалыч. – Думал привыкну, ан нет, не привыкается. Давай-ка ты меня попроще, на ты зови и можешь Михалычем. Любил я отца, он ведь тоже у нас с Машкой Михалычем был. Мне, получается, лестно что ли, чтоб меня также величали.

– Договорились, – с готовностью согласился Боря.

Он провожал взглядом уезжавшего на мотоцикле Михалыча и вдруг запоздало вспомнил: "Что ж я про колёса его не спросил?"

Глава 5. Птицеловы.

Дни летели однообразно. Я настолько увлёкся обязанностями молодого отца, что не заметил, как мои птенчики почти полностью обросли взрослыми перьями. За каких-то три недели они заметно выросли и набрались сил. Птенцы уже не нуждались в тепле матери и в такой тщательной охране, как раньше. Каждый из них научился быстро бегать и плавать, и даже нырять. Но я вновь не могу их покинуть. Наступила линька! Постепенно то здесь, то там на моем теле стали выпадать перья. Но самое главное – выпали все маховые перья. Крылья стали похожи на обрубки, не способные поднять меня в воздух. Сказать, что я был расстроен, значит не сказать ничего. Самое безопасное – это остаться здесь, вместе с другими гусями, и ждать, когда отрастут новые. А это ещё недели три.

Про линьку я совсем забыл, а ведь это один из наиболее значимых периодов в жизни птиц. Сейчас здесь на озере, точнее, на множестве небольших озер и болот, собралось множество семей с выводками. С прокормом проблем не особо много, но свежая травка уже сбрита, цветочки объедены, да и ягод значительно поубавилось. Всё это – в результате большого скопления гуменников в одном месте. Хотя здесь не только гуменники. Среди нас были и белолобые, что увеличивало шансы выжить от хищников, но уменьшало кормовую базу. Впрочем, еды хватало всем. И большие стада свободно разгуливали по этим труднопролазным местам.

Где-то среди них разгуливал и я с семьёй. Я настолько привык к этому гомону, что спокойно засыпал днём, не обращая на него никакого внимания. Но сегодня он меня разбудил. Именно в тот момент, когда я сладко подремывал, гуси вдруг зашумели громче обычного и началось их активное движение. Вся масса вдруг поднялась и побежала в одну сторону, увлекая и мою семью. Я хотел рассмотреть причину этой паники, но из-за вытянутых шей не смог увидеть ровным счетом ничего. Летать никто не мог. Птенцы ещё не умели, а взрослые лишь недавно начали обрастать маховыми перьями, что совсем недостаточно для взлёта. Боясь потерять Афродиту с детьми из виду, я последовал за ними. Обогнал их и бежал уже впереди, чтобы Афродита ориентировалась на меня. Птенцы вслушивались в призывные крики матери и не отставали ни на шаг. Гуси сбились в плотную кучу, скорость бега сильно уменьшилась. Все толкали друг друга и сильно гоготали. Я взобрался на кочку и, наконец, увидел причину такого волнения. Справа и слева от нашей толпы, на расстоянии около пятидесяти метров друг от друга стояли два человека и держали длинную сеть. Часть гусей уже запуталась, а задние продолжали напирать на передних. И всё больше гусей увязало в этой сети.

Не медля ни секунды, я громко крикнул, призывая Афродиту. В её глазах отражались страх и надежда одновременно. Продолжая звать её, я двинулся в противоположную сторону, пробивая дорогу сквозь напирающие тела. Семья следовала за мной. Всё же я смутно понимал, что хочу, но точно знал, что нужно хоть куда-то двигаться. Наверняка с одной стороны гусей просто подгоняют пешие люди. Гуси всё напирали и напирали. Я отвернул в другую сторону, понимая, что нужно уходить в бок от толпы. И вот гусей уже стало меньше, мы бежим почти одни. Я поднялся на пригорок и на миг огляделся. Высокая трава скрывала многое, но я смог разглядеть, как четыре человека, по два на каждую сеть, уже собрались вместе. Они закончили ловлю и сейчас закрепляют веревки на сетях. А я, похоже, вырвался из этого внезапно возникшего ада. Со мной только Афродита и пять наших гусят. Вся семья в целости и сохранности. Я даже начал успокаиваться. Но сквозь гомон до меня донесся звук двигателя, и я увидел, будто взявшийся из преисподней, небольшой вездеход на гусеницах, который ехал явно быстрее, чем я мог бежать. В следующую минуту легкая накидная сеть накрыла меня вместе с семьей и накрепко сковала движения. Мы оказались будто в мешке. О дальнейшем побеге не было и речи. И я бессильно стал ждать участи, которую нам приготовили мои же братья по разуму. По всему выходило, что здесь на северах этот нечестный способ заготовки мяса во время линьки гусей еще в моде.

Здоровенный мужик, а это именно он так ловко накинул сеть, подошёл и недолго думая поднял нас и переложил в кузов вездехода. Лица его мне разглядеть не удалось. Затем накрыл брезентом и ушел к другим птицеловам разбираться с добычей. А я немного выждал и начал операцию по спасению. Единственное оружие, которым я располагал – это мой клюв. Им я и начал