катаклизмы не в силах что-либо изменить.

Целиком и полностью разделяя концепции антимарксистских философов, я тем не менее не могу не согласиться с их идейными противниками, утверждающими, что индивидуализм в эпоху империализма перерастает в циничный эгоизм, эту концепцию коммунистических идеологов, полагаю, можно принять. Наглядный тому пример — перед вами циничный эгоист чистейшей воды.

— Но позвольте… — Ошеломленный Горчаков не верил своим ушам.

— Простите, я хотел бы закончить. Эрго[181]… Я знаком немного с трудами Штирнера, тщательно проштудировал произведения Ницше, хотя соглашаюсь с гениальным мыслителем не во всем. Однако учение этого базельского профессора[182] об элите, о сверхчеловеке многое мне прояснило. Мораль рабов и мораль господ. Потрясающе точное определение, отточенные, отшлифованные формулировки…

Пространное пылкое повествование продолжалось довольно долго, спохватившись, что говорит слишком много, Господин Хо учтиво осведомился, не утомил ли он собеседника.

— Нет, нет! Продолжайте.

Господин Хо оживился и принялся рассуждать о древней индийской философии, проявив такие познания, что Горчаков счел за лучшее помолчать. Затянувшийся диспут прервала ночь.

— Я был сегодня многословен, — извинился Господин Хо. — К счастью, подобные вулканические словоизвержения не часты.

— Не занимайтесь самолинчеванием, сэр. К сожалению, наша увлекательная беседа напоминала, простите за спортивную терминологию, игру в одни ворота, но игра была захватывающе интересна! Вы доставили мне истинное наслаждение, спасибо, сэр, благодарю вас, сэр.

«К кому я обращаюсь? Разбойника я называю сэр?!» — Горчаков был в полном смятении.

Возвышенный обмен мнениями происходил вечером, а утром Господин Хо натянул прежнюю маску. Отряд собирался двинуться дальше, когда грянул выстрел. Нарушители схватились за оружие, со страхом оглядывались, вокруг бесстрастно шумела тайга. В неглубокой лощине хунхузы обступили своего главаря. На земле распростерся человек.

— Что произошло?

Увидев Горчакова, Господин Хо спрятал пистолет.

— Пустое. Одного пришлось убрать.

— Как! Почему?!

— У нас свои дела, господину не интересно…

Перед Горчаковым снова стоял бандитский предводитель — равнодушный, наглый.

— Выстрел могут услышать. Погубите нас и себя…

Господин Хо молча перебирал янтарные четки. Покосившись на убитого — он казался кучей тряпья, — Горчаков приказал выступать.

Горчакову и в голову не пришло, что он случайно едва не прикоснулся к тайне, которую Господин Хо не выдал бы под самыми изощренными пытками. Хунхузы — люди вольные, даже главарю они подчиняются с неохотой. Главарь же в их представлении независим и свободен, как птица. Но, думая так о своем предводителе, бандиты заблуждались: у Господина Хо был хозяин.

Время от времени Господин Хо выполнял отдельные поручения полковника Кудзуки, разумеется, щедро оплаченные. И хоть некоторые были ему не по душе, документ, подписанный много лет назад, обязывал хунхуза выполнять любое приказание полковника самоотверженно и своевременно. Поручения Кудзуки не всегда совпадали с личными планами Господина Хо, но золото и валюта, в избытке получаемые от японца, могли усмирить даже самого строптивого.

Постепенно Господин Хо привык, приспособился и успевал не только выполнять деликатные поручения полковника, но и одновременно обделывать собственные делишки, не слишком при этом рискуя и не оставаясь притом внакладе. Кудзуки тешил себя мыслью, что владеет хунхузским главарем всецело и безраздельно, утвердившись в этом мнении, чувствовал уверенность: в трудную минуту есть к кому обратиться. Господин Хо выполнит что угодно, не задумываясь, лишь бы платили. Но Кудзуки заблуждался: душа и тело хунхуза принадлежали другому. Настоящее имя этого человека и чем он занимается в Китае не знал никто. Жил он в предместье Харбина, одевался скромно, а внешность у него была самая неприметная. Будучи японцем, он походил на монгола, корейца или китайца, бегло говорил на основных европейских языках, что, впрочем, не мешало ему отлично ориентироваться в запутанной головоломке китайских диалектов.

Сухонький, сутуловатый, сморщенный, как печеное яблоко, личиком он напоминал обезьянку, беседуя, пергаментные ручки складывал на округлом животе, детские пальчики беспрерывно перебирали четки. Говорил тихим, вкрадчивым голосом, собеседнику приходилось напряженно прислушиваться, скупо сцеживал слова, но, произнесенные тихим шепотом, они били в сердце пулями.

Было совершенно невозможно определить его возраст, ему можно было дать и сорок, и пятьдесят, и семьдесят лет. Каждый раз Хозяин выглядел по-иному, неоднократно трансформировался, превращаясь из старца в юношу и наоборот. И лишь однажды Господин Хо увидел глаза Хозяина, постоянно скрытые темными стеклами очков в массивной черепаховой оправе. Очки запотели, и, пока Хозяин протирал их мягкой фланелькой, взятой из потертой очешницы, Господин Хо успел заметить, что глаза у Хозяина молодые, цепкие, хотя и окружены сеточкой морщин, но в них поблескивают острые стальные иголочки.

В отличие от предыдущих хозяев, а их Господин Хо за свою бурную жизнь сменил более чем достаточно, от некоторых уходил по-хорошему, от других — с трудом, от третьих — с неприятными последствиями для них самих — кое-кого пришлось отправить в мир иной; в отношении «старого мальчика» Господин Хо подобных намерений не имел, хорошо понимая, что никогда от этого хозяина не уйдет и уйти не сможет. Нынешний Хозяин не платил Господину Хо ни гроша, несмотря на это, главарь хунхузов трудился на него столь ревностно, что сам себе удивлялся. Впрочем, иначе и быть не могло: покидать сей грешный мир Господин Хо не спешил.

Свои отношения с Хозяином Господин Хо держал в строжайшей тайне, виделся с ним крайне редко, задания выполнял всегда скрупулезно, хотя порой против них восставало все его существо. Но артачиться, а тем более ссориться с Хозяином нельзя — благополучие да и сама жизнь Господина Хо находились в детских пергаментных ручках намертво, зажатые тонкими пальчиками.

На сей раз задание было пустяковым, Хозяин попросил принять в шайку некоего человека; верный своей неторопливой манере произносить каждое слово как бы в отдельности, Хозяин наставлял:

— Возьмешь одного. Имя — любое. Предпочитает одиночество. Охраняй. Обязан вернуться. Отвечаешь головой.

Обронив еще десяток слов, Хозяин зябко запахнул табачного цвета халат и сложил пергаментные ладошки на животе. Господин Хо попятился к двери. Так в разноперой банде хунхузов появился худощавый скромно одетый мужчина средних лет, отличавшийся от остальных чрезмерной чистоплотностью, что у хунхузов было уж совсем не в чести. Он подолгу плескался в ручейках, не пропуская ни одного, на привалах коротал время на берегу таежной речки, невзирая на холод, возился в воде, вызывая непомерное удивление и презрительные насмешки хунхузов. Господин Хо долго не мог придумать этому человеку имя, бандиты опередили главаря, окрестив незнакомца Мокрицей. Новичок не обиделся, охотно откликался на неблагозвучную кличку, забавляя остальных.

Постепенно к Мокрице привыкли, перестали дивиться его странным причудам, обращать на него внимание. Один только Коршун, долговязый и кривой спиртонос, постоянно терся около новичка, внимательно