– Подружимся, – успокоила она старика, осматривая местность.

– Когда успеем-то? – возмущенно проскрипел Борзеевич. – Ведь жизни не будет!

– А когда она у нас была?

– Заездют они нас – это же духи! Пожалели… Рыбу пожалели! – хмуро проговорил Борзеевич, отправляясь в пещерку.

Манька пожала плечами. Русалки ее мало беспокоили, спать она решила лечь пораньше. Хотелось с утра посмотреть, что это за земля. Она утонула в душистой копне сена, закрыла глаза и подумала о Дьяволе: и как он успевал быть во всех местах сразу? Она уже никаким его способностям не удивлялась, знала, что много его – но всегда мало, когда ешь с ним из одной плошки одной ложкой.

Другое дело Борзеевич…

– Я не думала, мне надо! Ты хоть понимаешь, есть такое слово НАДО?! Ты карьеру… жизнь человеку сломал! Это нужные мне люди, а ты на дверь им указываешь! – Ее Величество топнула ножкой, прохаживаясь по гостиной. Волосы ее взбились, сама она пылала гневом. – Тебе – дела, а мне – почет и уважение достойной жены! Я – первое лицо государства, искра божья, ко мне слетаются, как мотыли ко свету… Ты хоть понимаешь, чего мне это стоит?

Ее Величество хмуро побарабанила пальцами по раме зеркала, остановившись возле туалетного столика, заправила выбившуюся прядь локона.

Вот еще, придумал, указал на дверь – и кому? Самому известному певцу из Три-соседнего государства, который с известным цирюльником дружбу водил! Столько времени потратила, столько средств, чтобы заманить во дворец, можно сказать, в семью влезла… А ведь могла не записываться унизительно в очередь. А какой почет, какое уважение, и каждый видел бы – царице все дозволено, а прически, каждый день от самого модного стилиста… Чего на драконах-то не слетать? А теперь, пожалуй, придется еще одно состояние израсходовать, чтобы на обычный прием попасть, по записи.

Твердый взгляд Ее Величества заставлял Его Величество нервничать.

– Я бы не указывал, если бы ты, если уж решила переспать с кем, спала бы так, чтобы каждая собака дворцовая не доносила! Понимаешь ли, какая ответственность на мне? Я состояния плачу каждой твари, которая тебе при дворе самая что ни на есть нужная, так мне же еще и рогатому ходить? – возмущенно отозвался Его Величество.

Ее Величество повела бровью: донос на нее, на государыню? На Благодетельницу?! Собственному мужу, который и волоса не посмеет тронуть без дозволения? Это какая же сволочь осмелилась? Она прищурилась, вглядываясь в лицо обиженного мужа. Придется кого-то на кол посадить, чтобы знали, на кого доносят. Главное, не спустить, пока зараза крамольная не расползлась по дворцу, а после на государство не перекинулась. Разве ж она первая тет-а-тет аудиенцию нужному человеку назначает? Где, в какие времена, государи шашней не заводили? Взять ту же Катьку Великую, или Ваньку Грозного… Или честные все при дворе? Указывать ей, государыне, с кем, когда и за какие заслуги! Шашнями государство испокон укреплялось – и к телу нужного человека подпускали, и головы рубили, и на кол сажали, и землями торговали – да кто бы посмел пальцем ткнуть?

– А ты покажи мне доносителя, и никто больше шептаться не станет, – потребовала она. – Много в стране изменников мечтают народ развратить да дела государства развалить. Только, если ихние праведные жены по мужьям сохнут, чего эти комолые на государственном троне не сидят? Разве ж мы с тобой не одно дело делаем? Мы, чай, не простые люди, чему удивляться-то, что шептунов много вокруг нас?!

– Это какое еще дело? – с обидою покосился Его Величество на жену. Конечно, сразу было обговорено, что, раз жизнь у вампиров долгая, хранить верность будет затруднительно – соблазнов много, но он еще не привык к той легкости, с какой вампиры относились к физической близости. И ведь знал, что ревнует напрасно, сколько раз сам изменял жене. Желание накатывало, как физическая потребность, а после встал, отряхнув партнершу, как прах с ноги, и никаких чувств нет, как будто не было ничего, и смотреть на нее неприятно. Любил он только жену – всем сердцем, всей душой, всем существом, готов был ползать у ног, лишь бы она была довольна и счастлива.

Ему не нравилось, что снова чувствует себя провинившимся школьником, но решительность давно улетучилась. Черт, квашня квашней, будто каша во рту. Он уже жалел, что сунул голову, куда не следовало.

– Я сам не вижу, как льнешь к каждому, кто мне в подметки не годился бы, если бы не отваливала им злата-серебра! Много, заметь, злата-серебра, из государственной казны!

– Ой, ой, ой! Злата-серебра пожалел! – прищурилась Ее Величество, едва сдержав гнев. – А кому? Все ж нужные люди! Это ты при живой жене чего-то стоишь, а без меня кто? Сядь! – приказала она, усаживаясь на диван и указав на место рядом с собой. – Клевещут на меня, а ты и уши развесил? – взглянула, нахмурив брови.

– А как мне не обижаться-то, когда заграничные козлы имя государево, честь и достоинство имеют во всякое место? И было бы чем! Вот времена раньше были, – помечтал он, – закрыл жену в монастырь – и голова не болит.

Его Величество был разобижен и раскраснелся, чего с ним бывало редко. В последнее время сам себе не рад и все наперекос – на сердце муторно, на душе тошно… Не то чтобы уж слишком, но… Кто-то не так посмотрел, кто-то – хочешь бы подмять, ан, нет, неспокойно как-то и отступишься, а то вдруг головушка начнет болеть, сил нет терпеть. И только Ее Величество могла боль унять. Гладит, бывало, рученькою белою, слова ласковые шепчет, как заговор, а голова раз – и успокоилась. И вроде сомневаться начинаешь, а Царь ли, коли у жены под каблуком, но то одного Царя на себя приложишь, то второго – вроде не хуже и симптомы те же: то внезапные перемены настроения, то вдруг Указ с языка слетит, то, наоборот, уста замкнуло, и не можешь слово вымолвить, а то вдруг начнут убиенные в углах мерещиться. И удивляешься: век другой – болезнь не оставляет…

– А ты обиду-то проглоти! – сказала Ее Величество с издевкой, не зная, что и думать. – Если бы почаще захаживал в спаленку, может, и не говорил бы народ обо мне! Все музыку сфер сочиняешь? А что делать мне? Ну, чего вылупился, бери меня! – Ее Величество в сердцах начала оголяться, срывая с себя платье. – Бери, вот она я! Чего ждешь?!

– Закройся! Противно смотреть, наимелся уже… Как я могу, если все ходят, подглядывают, подсматривают, – он тяжело вздохнул. – Вроде встал, а тут раз, и толпа набежала, чтобы трусы снять и омовение сделать – до постели ли мне?

– А мне противно, что стал таким недееспособным. Знал бы отец, от стыда бы умер, за кого дочь выдал… Раньше тебя такие мелочи не смущали, подвиги вершил – все государство завидовало.

– Я так устал, – Его Величество закрыл лицо руками. – В последнее время сердце все время ноет. Боже, что со мной? Лучше умереть, чем так жить. В отпуск бы, – проговорил он мечтательно. – В горы! Чтобы никто в душу не лез, не искал… И избы из ума не выходят… Как они там?

Ее Величество улыбнулась, наконец-то она услышала, о чем хотела. Проклятая все еще была в избах – любовалась на горы. Неужто, совсем умирать собралась? В последние дни такое бывало, когда проклятые отваливались – скорбела душа смертельно и печалился вампир. Вот и Спаситель долго болел перед обретением Отца.