— Да.

— И ты не будешь злиться?

— Нет.

— А как насчет мисс Делии?

— Она тоже не будет сердиться.

Его напряженные плечи опустились. Когда я повернулся, собираясь уйти, он схватил меня за руку.

— Это правда?

Я повернулся:

— Джубал, хочешь узнать еще один секрет?

Он ждал.

— Секрет в том, что мы играем музыку, а не работаем над музыкой.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, наморщив нос.

— Создание музыки — это не работа и не обязательство. Это то, чем ты хочешь заниматься. То, что доставляет удовольствие.

— Ты не станешь беситься, если я испорчу вашу запись и выведу из себя того парня в наушниках, который сидит в будке?

Я нахмурился, глядя на него:

— С чего ты взял, что должен играть идеально? Я не учил тебя этому.

— Но все эти люди с телевидения после каждого выступления начинают судить да рядить о тех, кто поет или играет.

— Значит, вот что ты узнал из телевизора? Я собираюсь поговорить с твоей мамой, чтобы она отключила кабельное вещание.

Он рассмеялся.

— Позволь мне кое-что объяснить, — сказал я. — Ты играешь не для судей. Если кому-то из слушателей сегодня не понравится, как ты играешь, они могут пососать лимон.

Это ему понравилось.

— Более того, если они скажут хотя бы одно слово против тебя, оно дойдет до тебя только через меня и Делию. Джубал, тебе уже пора понять, что музыка — это дар. Мы создаем ее для того, чтобы отдавать людям. Публика может этого не знать, но им нужно то, что у тебя есть, потому что ты единственный примерно из шести миллиардов человек на планете, у которого есть своя песня. Бог избрал тебя. Не твой отец, не я и не Делия. Никто другой. Поэтому, если хочешь, ты можешь заткнуть пробку и отпивать по глоточку, пока стоишь тут у огня, но прежде чем ты позволишь страху перед неудачей помешать тебе выйти на сцену, тебе следует знать, что некоторые из людей, собравшихся в зале, тяжело больны. Некоторые из них устали, сломались или остались одни на морозе. Некоторые страдают от жестоких слов, которые они слышали от любимых людей, а другие ходят в цепях, которые сами на себя наложили. Так или иначе, когда ты сидишь перед ними и говоришь: «Разрешите мне исполнить для вас песню», ты даешь им что-то такое, чего не купишь за любые деньги.

Он выглядел смущенным.

— Что же это такое?

— Надежда.

Он покачал головой.

— Подумай об этом. Сейчас канун Рождества, и двести с лишним человек собрались в здании, которое когда-то было старой заброшенной церковью. Они ждут, когда три человека выйдут на сцену и немного пошумят. — Я наклонился ближе и шепотом добавил: — Ты знаешь, почему они там?

— Да потому, что вы с мисс Делией здорово играете и поете.

— Нет. Есть много людей, которые играют и поют не хуже нас.

— Тогда почему?

— Потому что все они живут одной надеждой: может быть, сегодня вечером в этом месте посреди сугробов в звуке наших голосов Бог сможет унять их боль и дать им взамен нечто такое, что возвращает к жизни больных и умирающих.

— Ты правда думаешь, что это так важно?

— Правда.

Он посмотрел на снег, потом на меня. Его большие карие глаза были такими же любопытными, как и его вопрос.

— А Он может?

— Он сделал это со мной.

— Правда? — удивленно спросил он.

— Да.

— Но как?

— До того как мы познакомились, я совершил очень большую ошибку. Он забрал пепел из моей жизни и подарил мне взамен кое-что прекрасное.

— Ты когда-нибудь расскажешь мне об этом?

— Обязательно.

Он кивнул, как будто что-то понял.

— Дядя Куп?

— Да? — Я улыбнулся.

Он поджал губы, и на его лице появилось выражение бесстыдной уверенности, которое я успел полюбить.

— Думаешь, мой дед знал об этом?

— Не знаю. Зато я знаю, что та музыка, которую мы собираемся играть, разбивает оковы. Она проникает глубоко в нас и в каждого, кто может ее слышать. Она забивает кол в землю и усмиряет то, что пытается нас убить. Думаю, твой дед кое-что понимал в этом деле. Думаю, поэтому он делал то, что делал, и поэтому он отдал тебе гитару, которую я ему подарил.

— Мне бы хотелось, чтобы он был здесь.

— Мне тоже.

Джубал повернулся и зашагал ко входу. Подойдя к двери, он распахнул ее и обернулся:

— Ладно, но если я все испорчу, то виноват будешь ты.

Он исчез, а я стоял и смеялся, пока снег падал мне на плечи.

По другую сторону костра стоял Блондин и сосал леденец на палочке.

— Отличная работа, — похвалил он.

— У меня был хороший учитель.

Он сунул леденец поглубже в рот и одобрительно кивнул:

— Это ты сделал.

Я повернулся:

— Ты придешь?

Он обошел вокруг огня и встал рядом.

— Не хочу пропустить этот концерт.

Я кивнул в сторону двери, куда только что вошел Джубал:

— Он увидит тебя?

Блондин повернул леденец так, что верхняя губа оттопырилась.

— Еще нет, — промямлил он.

Я рассмеялся:

— Ну ладно!

Когда я вышел на сцену, Делия погладила мою руку и прикоснулась к животу. Еще один сонарный сигнал. Мне нравились эти прикосновения. Когда я уселся напротив нее, она повернулась к публике.

Делия поднялась с табуретки и встала рядом с Джубалом, мягко положив руку ему на плечо.

— Леди и джентльмены, мы с Купером хотим представить вам Джубала Тайра. — Она улыбнулась. — Он новый член нашей группы, и ему двенадцать лет, а значит, он также самый молодой из нас.

По залу пробежала волна смеха и аплодисментов.

— Мы предложили ему играть и петь для этой записи по причинам, которые вскоре станут понятными. — Она вернулась на табурет и стала меня ждать. Я включил свой микрофон и посмотрел на Джубала.

— Ты готов? — Мой голос гулким эхом отдавался от каменных стен.

Он ухмыльнулся:

— Жду не дождусь, старина.

Опять смех. Я пристроил Джимми на колене, прикоснулся к струнам и посмотрел туда, где сидел Энди в наушниках, смотревший на мигающий пульт.

— Энди, ты готов?

Он передвинул ползунок и поднял вверх большие пальцы. Я осмотрел зал, перебирая струны. Сочный, стареющий голос Джимми поднимался из его простреленного корпуса к стропилам, где сидел Блондин, болтавший ногами. Хор ровным строем вышел на позицию, на ходу напевая без слов. Тем временем Биг-Биг уселся за пианино у меня за спиной и начал тихо воздвигать строительные леса, которые станут опорой для нас. Джубал легко обозначил мелодию, наполнившую воздух над звуками пианино. Мэри, сидевшая в нескольких футах передо мной, перестала непроизвольно дергаться.