А было в ней, определенно, следующее: не там, а плюс один – значит, не в «Пекине», а в следующем высотном здании. В каком же? Плюс – это плюс. А не минус. Плюс – это, конечно же, приближение, а не удаление. Приближение к чему?

Есть две отмеченные точки: пивная на Смоляге, и дом Марло, где они встретились и откуда началась вся эта история. Обе они находятся по одну сторону от «Пекина». Следовательно, сюда и приближайся. Сюда и указывает плюс. А к трем вокзалам, где гостиница «Ленинградская», – туда не надо. Там минус.

Значит, «не там, а плюс один» – это ближайшая к «Пекину» высотка на Площади Восстания. Вот там он меня и будет поджидать. И даже известно, на каком этаже. На двенадцатом.

Но эта высотка – громадное здание. Какой же подъезд имеется в виду?

Не там, а плюс один. Там, где собачки лают.

А где же они лают? Ясно, где. Между Садовой и Зоопарком, вот там они и обитают, там их и содержат-маринуют-тренируют. Если от Садовой спускаться вниз к метро «Баррикадная», то по правую руку, сразу за Институтом усовершенствования врачей, расположена громадная асфальтовая площадка, в глубине которой виднеются гаражи для милицейских и пожарных автомобилей, и еще какие-то одно– и двухэтажные строения казарменно-походного стиля. Вот из недр этой суконно-ведомственной площадки и раздается в определенные часы суток неистовый и надрывный собачий лай. И судя по отчаянным интонациям этого многоголосья, то ли там этих собак затренировывают вусмерть, то ли, что скорее всего, пытают голодом, унося собачью долю в человечьи вигвамы.

Значит, речь идет о правом, если смотреть от Садовой, крыле высотки, который выходит на этот непонятный, вечно лающий питомник. Угловая дверь – вход в гастроном, а ближе к дальнему углу – булочная. А вот как раз между ними жилой подъезд, по-другому говоря, – парадное, ведущее к жилым квартирам. Он там даже и был однажды, на седьмом, кажется, этаже. Герб его тогда затащил к своему другу – писателю Пафнутию, у которого они тогда и раздавили быстренько на троих то, что при меньшей жажде могло бы удовлетворить и девятерых. Там они под эту тревожную собачью какофонию и пофилософствовали вдоволь, разумеется, на тему хрупкости современной цивилизации, которая, как это очевидно слышалось в лае снизу, не может находиться в гармонии даже со своими четвероногими друзьями.

Итак, есть адрес. Конечно, есть. Известны дом, парадное и этаж. Чего же боле? На лестничной площадке Алекса, наверное, и встретят.

Но когда?

«И минус пять, и понимай, как знаешь».

Здесь, конечно, и вариантов никаких быть не могло. Как и в случае с местом встречи, указание на ее время также не могло не основываться на том, что известно только им двоим. Минус пять означало, конечно, на пять часов раньше, чем время их вчерашней встречи.

Пять часов или пять минут? Вот тут он и оставил зазор. Ухмылку неопределенности. Наверное, сам еще точно не знает или для подстраховки оставил два варианта: «…и понимай, как знаешь».

«И минус пять, и понимай, как знаешь». Хочешь, понимай, как минус пять минут или пять часов. А может, пять суток? А почему бы тогда не лет? Последний вариант в кругах, ценящих абсурдизм, считался бы, вероятно, самым изящным.

Но все это были уже досужие размышления. Для разрядки, как сказал однажды вождь, правда, совсем по другому поводу. Он просто должен быть в этой высотке на пять часов раньше, чем вчера получил по голове. И если на двенадцатом этаже никто к нему не подойдет, то повторить свою попытку на пять минут раньше, чем исполнятся ровно сутки этому незабвенному событию.

Алекс вытащил зубами из пачки одну сигаретину, поджег спичкой послание из параллельных миров по эксплуатации высотных галактик, и уже от открытого огня прикурил. Тем самым он прикурил сигарету и под видом бесшабашной, пьяной выходки уничтожил карнауховский текст.

О, да, конспирация. Конспирация один. Так они подшучивали тогда над Учителями, Наставниками, господами генералами, как выражались самые лихие из курсантов. И в чем же оказалась, в конце концов, шутка? О, шутка, так же, впрочем, как и конспирация один, оказалась весьма многосоставной. Широкоразветвленной, глубокоэшелонированной и вообще основательно кем-то продуманной и реализованной. Проведенной в жизнь.

Проведенной ли? А может, как раз неудавшейся?

Вот и опять его посетили сомнения. А ведь он давно уже не курсант, а выпускник. Впрочем, опять и опять – выпускник чего? Училища, которого не существует?

Его признали полноценным выпускником. Но кто? Где эти учителя и наставники, герры профессоры, ректоры и деканы, где, наконец, господа генералы? Может быть, все они давно уже разоблачены и осуждены, как враги народа? Или, следуя современной моде на компакт-продакшн, без всякого суда и следствия получили быстрое успокоение в темном переулке?

Алекс понимал, что, сколько не суди и не ряди, основным свидетельством уровня любого учреждения является уровень его кадров. Значит, на все вопросы об Училище ответ может дать только он сам. Здесь, сидя под ночным звездным небом перед входом в закрытый ресторан, и, как истинный звездоплаватель, попыхивая «Космосом» с ментолом, он ничего не решит. И не узнает. Училище, а, следовательно, и конспирацию один, следовало признать высокоэффективными, если таковым окажется он сам. А что же пока? Карнаух что-то узнал, и что узнал, то скажет при встрече. Гарик зарезан и, наверное, не успел даже посожалеть, что был злым ветром занесен в дюже суровую и ненужную ему степь. Боб хорошо излагал, да только и сумел, что размахивать руками да прыгать, как подбитый заяц, по кустам. Боб не тот человек, и зря только Алекс сел к нему в тачку, выйдя из дома Марло. Он ведь хотел попытаться воспроизвести последние часы жизни Мартина, а тот в предыдущую ночь ну никак не мог сесть в кар О’Брайена. Потому что майор тогда только еще летел над Атлантикой по направлению к Шереметьеву. Нет, не надо было пить «Бифитер» американо-майора и вязаться с ним. Что-то с ним складывается не так, как хотя бы с тем же Карнауховым, даром, что знакомство с ним началось ударом по голове.

А Чарльз Харт? Этот вошел в ситуацию как бы по рекомендации многолетнего кореша, литератора Герба, значит, по крайней мере, заслуживает доверия. Ну, о доверии теперь вообще поздно говорить, когда они отправили к Харту раненого старлея Симонова. На которого, как уверяет Лора, и ей можно верить – просто потому, что это Лора, – и был совершен наезд с целью убийства, а остальных, следовательно, поубивали бы просто заодно, как шпыняют ногой не так стоящую фурнитуру.

Наезд, правда, чуть не был совершен. Чуть-чуть. А так, разумеется, уже не считается. И все это из-за кого? Из-за Алекса. Его интуиция сработала, еще когда они выезжали из туннеля и только начали опускать боковые окна, чтобы высунуть из них стволы. А после интуиции сработало уже тело. Да так, что Алекс и сам ничего не помнил, себя не помнил, только визг шин и скрежет металла до сих пор в ушах.

Итак, с американо-майором не надо бы вязаться. К Харту надо бы позвонить, а к Гербу зайти и поговорить. В любом деле, которое сложнее, чем занять на кружку пива, неплохо посоветоваться с литератором Гербом. Это тебе любой на Смоляге подтвердит. К Валентине теперь просто так не пойдешь. По крайней мере прямо сейчас, когда она только что осознала, что их брак скорее всего не состоится.