– Ничего я не соединял. Бобби Морроу, полицейский из Штатов, выиграл спринт на олимпиаде в Мельбурне в пятьдесят шестом году. Спринт, бег на сто метров. Понимаешь? Это был герой моего детства. Вот поэтому я его сегодня и вспомнил. Когда увидел, что ты, как кенгуру под скипидаром, прыгаешь из сквера на Садовую. Я вспомнил, понимаешь? И больше ничего я не сделал.

– Ты сделал. Ты соединил имя одного и фамилию другого человека. А значит, ты соединил и самих этих людей. Но зачем? В каком смысле? Ведь один из них мертв, а другой как будто еще нет.

– Значит, ничего не знаешь о поезде с баксами?

– Почему же ничего? Кое-что слышал.

– Значит, придется тебя допросить. Ведь так, корешок?

– Я же тебе сказал – спрашивай.

– Нет, так не пойдет. Мы о чем с тобой договорились? О том, что мы с тобой выпьем. А за слова ответишь. Как же без этого?

Алекс выразительно кивнул головой на темный и глухозакрытый вход в ресторан, у себя за спиной. Но паренька, разумеется, это не смутило.

– Значит, так. Сейчас заходим и выпиваем. Потом я тебя допрошу. Потом еще выпьем. А потом уже можешь и меня… по понятиям разводить.

Паренек говорил это, уже поднявшись с корточек и теперь стоя перед Алексом во весь рост. И глаза его из белесых и закатывающихся за горизонт сознания, стали сверкающими и сверхсознательными.

Алекс понимал, что «А потом уже можешь и меня…» означало: если ты к тому времени останешься жив. Но плыть надо было только по течению. По заросшему, в глубоких расщелинах берегу к водопаду было не подобраться.

На грубый стук паренька в глубинах ресторанного холла уже зажегся тусклый, неверный свет. Какой-то желто-масляный, как элитное отечественное шампанское. Через минуту страшное, сплюснутое лицо нарисовалось за стеклянными створками центральных дверей, «Вот оно, – подумал Алекс, – добро пожаловать к батюшке Круглому. Ну что ж?»

А батюшка Круглый, несмотря на преклонные года, не спал в эту ночь совсем. То есть, совсем как молодой, чур нас от шуток. Только что вернувшись с одной деловой поездки, он лишь пяток минут передохнул в своем любимом бабушкином кресле, которое стояло у открытого балкона.

Курить он бросил давно, еще когда был в последней великой ходке на берегах Восточных морей.

Сто граммов белой, и вот он уже и готов к дальнейшим разумным поступкам. А так не к тому, чтобы склонять к таким разумным поступкам других, которые иногда склонны впадать в неразумие.

Но разумен ли сейчас он сам? В этом Круглый уверен не был. Одно вытекает из другого, и вчерашние понты встают сегодня ребром острым. Вчера позарился вложить лишние бабки в ненужный ему, незнакомый и опасный бизнес: экспорт металлов. А сегодня нужно думать об этих бабках, которые хоть и увеличились, как снежный ком, скатившийся под гору, но оказались теперь там, в этих педерастических европейских банках, совершенно беззащитными.

Вот и принимай эмиссаров от мировой гэбухи-цээрухи, на старости лет принимай участие в дряни, которая даже и в перспективе, то есть при удаче, не сулит ничего, кроме смрада и унижения. Да и какая там может быть удача? Завтра же, нет, уже сегодня, как только солнышко росу выест, так все и посыпется.

У них, де, все схвачено. Это с помощью кого же? С помощью его, вот, Круглого, да еще одного генералишки? Если бы это было так легко, то было бы сделано другими и раньше.

«В Кремле кормят хорошо, но недолго». Да, это была любимая присказка старого пахана, на которой он воспитывал свое окружение, но которую сам не сумел соблюсти. Оскоромился. Потянулся за халявой. А теперь за халяву пришло время платить. Да не деньгами и не простой услугой. А подключением всего своего московского потенциала к делу, которое и по задумке-то выглядело безумным. А при крахе, который представлялся Круглому более, чем вероятным, под ударом оказывалась и вся его столичная «Империя страсти». Так в шутку называли общее дело его заместители, после просмотра одного японского фильма. Странного, как все японское.

Нет, и все-таки так просто он под этого эмиссара не пошел бы. Может быть, даже пошел бы на риск, чтобы ему обрубили одну его финансовую лапу.

То есть, так ему неприятен и отвратителен показался этот заокеанский деляра, и он сам, и дело, которое он предлагал, что Круглый в глубине души подумывал о том, а не послать ли к бабушке или внучке безопасность европейских вкладов?

Вильнул в сторону и ответил за это свободным налом. Какие проблемы? Зато он сам доживет так, как он это понимает, в почете и уважении. И потомству оставит честное имя и налаженное, нужное людям дело.

Но вмешалось другое. Единственное, что могло заставить Круглого действовать не только по собственному разумению. В далекие восточные его годочки, когда по совокупности его заслуг перед зонами трех побережий Круглого облекли высшим воровским доверием, то он узнал много такого, от чего разинула бы рты братва, от Владика до Бреста.

Среди прочих чудес узнал он и тайны распределения золотых потоков. На поверхности, казалось бы, власти держали все. Но во глубине сибирских руд, между лагерями, госприисками и неорганизованными старателями прочный был вкопан водораздел. Золотораздел. На величину, если по диагонали с северо-востока на юго-запад, чуть ли не с континент.

Никто не мог изменить конфигурацию этого золотораздела, изогнуть направления его главных, рассекающих плоскостей. Уж на что был крут и решителен Ус, но и тот удовлетворился примерно двумя третями добычи, которые причитались по этой схеме Кремлю. Круглый и сам тогда стоял около одной из форсунок этого чудовищного по масштабам и сложности, невидимого обычным людям, будь они хоть академики-ядерщики или члены коллегии Госплана, аппарата по разделу сокровищ.

Аппарат функционировал примерно с начала тридцатых годов, а, учитывая его невидимость, на него за это время натыкались разные чудаки, вольные стрелки, мети их налево. Они натыкались на некоторые несообразности как в работе золотодобытчиков, так и в учете этой работы. Они не могли, конечно, проследить несообразности до их истоков и поэтому не могли и понять, что так это все специально и устроено. И что устройство сие – зело сложно и прочно и ограждено даже от случайных поломок и повреждений. Вот от вмешательства, скажем, таких умников, как они. И что приставлены к тому специальные люди. Вот такие, например, каким был в ту пору сам Круглый.

Итак, с чудаками и умниками дело обстояло известным образом. И их молодые потрепанные жизнью тела вытаивали по весне по оврагам и брошенным карьерам, сплавлялись к Северному Ледовитому, вмерзши по кромке огромных, с футбольное поле, льдин.

Что же делать? Они являлись неизбежными жертвами всемирного процесса, обезбоживания. Верующий человек, да хотя бы из того же Средневековья, встретив на своем пути что-то непонятное, допустим, включенную электророзетку, ни за что не стал бы совать в нее пальцы. Встретив на своем пути непонятное, можно сказать, чудо, он прежде всего задумался бы, а от кого сие знамение? Уж не от врага ли рода человеческого?