И с этим, конечно, вышло нескладно. Зачем только он Лоре напоследок признался в любви? Ясно, что не время было что-то выяснять и уточнять, и надо было как можно скорее всю эту гоп-компашку во главе с миллионером Рашпилем эвакуировать с площади. Но что это вообще означает, когда вот так говорят: «Ты меня хоть любишь?» и в ответ слышат: «Да», что она в свои чудные семнадцать лет может под всем этим подразумевать?

Алекс подошел к ресторану не один, но он этого не замечал. Еще когда он покинул сквер и двинулся вверх по Садовой, метрах в тридцати за ним последовал мужчина. Он был ниже среднего роста, но очень коренаст. Верхнюю часть лица, кроме собственных его приемов светомаскировки, мешала разглядеть широкая кепка, скрывающая лоб и глаза под огромным козырьком.

«В подобной ситуации я мог бы обратиться к Мартину Марло, и он бы помог, – продолжал неспешно размышлять Алекс. – Он мог бы стать моим другом. Это очень сложно и редко получается в нашем с ним возрасте. Но все-таки это возможно, и может быть, у нас с ним был тот самый случай. Он всегда относился ко мне с особой теплотой, а иногда у него проскальзывали интонации какого-то пиэтета, чуть ли не преклонения передо мной».

Теперь вот говорят, что он искал связь с некой «ответственной» организацией. Возможно, что под это определение или по крайней мере под то, что он сам под этим подразумевал, подошло бы и Училище. Да, собственно говоря, наверняка бы подошло. Но что бы он сказал, если бы Алекс рассказал ему про вариант «без денег и документов», про унижения, которые он испытал, и упорство, которое он проявил в последующие за «выпуском» годы? Вот именно, интересно.

Теперь, когда контакт прервался, по крайней мере до перехода Алекса в ту область, куда отошел Марло, многое, связанное с погибшим «морячком», стало интересным. Могла ли быть между ними настоящая дружба? Нередко во время дружеских попоек и длительных застолий Алексу казалось, что да, что не только может сложиться, но фактически все уже и состоялось.

Но затем он ловил на себе некий особый взгляд Марло или слышал некий странноватый, не совсем связанный с темой разговора вопрос. И тогда у него снова возникало ощущение, что морячок, казачок или как там он еще назывался, короче, что Марло шукает по жизни не только простого отдохновения в дружеской попойке. Да, скорее всего, он действительно искал кого-то или чего-то наподобие Училища. Но в связи с этим возникают два вопроса.

Первый: как он отнесся бы к такому «эксцентричному» выпускнику Училища, как Алекс? Весело рассмеялся бы вместе с другом над причудами мировой конспирации, а их отношения только бы упрочились, приобретя недостающую им полную открытость? Или, напротив, был бы разочарован и направил бы свои поиски в других направлениях?

Ответ на это напрямую зависел от второго вопроса: зачем, в каких целях он искал контакт с организацией наподобие Училища, будь то с его руководством, курсантами или выпускниками? Что для него заключалось в установлении подобного контакта: простое любопытство, неодолимая тяга к знанию или внезапно возникшая и при том крайняя необходимость?

Многолетние попытки и «внезапно возникшая» не состыковывались. Значит, скорее всего, имел место третий вариант, комбинированный. Марло много лет встречался с Хартом или с другими ребятами из той же конторы, и они обменивались кое-какой информацией. И эти их встречи вызывали иногда, пусть и незаметные для общественности, но вполне реальные изменения. Коррекции внешнеполитического курса двух стран, некоторые локальные снятия напряжения.

Стало быть, Марло выступал не от себя, не как участник самодеятельности. О нет, сэр, нет. Это невозможно.

От кого же? Ну, то, что он был связан с МИДовской высоткой на Смоленской, это почти очевидно. Недаром же он и пасся десятилетиями около этой пивной. Такой человек, как Марло, не стал бы ездить заливать вечную жажду куда-то далеко от центра своих интересов. Но, разумеется, группа, от которой он встречался с американцами, и не могла быть МИДом как таковым. Ибо официальный МИД мог действовать только официально, то есть так, как было согласовано, а то и просто приказано со стороны Политбюро. А это все и так было заявлено на официальных встречах и переговорах, и было прекрасно всем известно и без Марло, кем бы он там ни был.

Следовательно, картина вырисовывается такая: Марло представлял на встречах некую корпорацию, имеющую своих людей на многих, если не на всех уровнях власти, а уж во внешнеполитических структурах – без сомнения.

А что это за корпорация? Марло уже не ответит. Валентина, пожалуй, могла бы.

Многолетняя ее связь с Марло – явно не случайна. И это при том, что никак нельзя отрицать искренних чувств, связывавших этих двух, таких непростых людей.

Сейчас она – довольно известная журналистка, сделавшая себе имя на статьях и репортажах «из горячих точек»: о наркотранзитах, о маршрутах, по которым путешествуют караваны с оружием, о сложной игре вокруг всего этого северных, южных и западных спецслужб. Сейчас это так, и никто не поставит под сомнение ее право на просторную двухкомнатную квартиру в номенклатурном доме.

Но лет пять назад Валентина была еще мало кому известна. Лет десять назад она в журналистике была никем, нулем без палочки. А эта квартира у нее тогда уже была. И помог ее получить именно Марло.

Это Алекс знал из случайных обмолвок Мартина во время застолий. Причем, если при этом и присутствовала Валентина, она никогда ничего не опровергала и даже не уточняла. Из чего Алекс мог сделать вывод, что так оно и было на самом деле, как об этом говорил или намекал Марло.

Если сказать, что такая «помощь» дорогого стоит, то это, пожалуй, ничего не сказать. «Устроить» такую квартиру, и даже не жене… Не сказки ли это Шахразады?

Это уже становилось интересно. Алекс не любил докуривать сигарету до корня, поэтому он достал из пачки и закурил новую. Начинали сказываться вторые сутки бессонницы. От глубокой затяжки слегка закружилась голова. В охватившей его легкой истоме он оперся ладонями обеих рук на неостывшие за короткую летнюю ночь плиты и запрокинул голову в неясно светлеющее утреннее небо. Никого и ничего не было слышно, а мысли, как сущности нематериальные, сплетались в узлы и сети абсолютно бесшумно.

А между тем темный мужичок – или паренек? – в кепке с громадным козырьком стоял шагах в пяти сбоку от Алекса. Одной рукой он для большей устойчивости держался за ствол тополя, скрывавшего его от объекта наблюдения, а другой, засунутой в карман, сжимал наборную рукоятку старой финки. Вещи как бы и устаревшей, давно вышедшей из моды, но по-прежнему притягательной для публики, гулявшей некогда по послевоенной Москве.

Он был свидетелем странного происшествия на Смоляге, когда Алексу удалось предотвратить прицельную стрельбу по Симонову и всем остальным, кто стоял рядом. И поэтому этот паренек, как человек опытный, не тешил себя иллюзией относительно видимой беззаботности и расслабленной позы «клиента».

Пять шагов – вроде бы немного. Но и их не перелетишь вчистую по небу, как этот там, перешагнул полсквера и вскочил в тачку, и все это за пару-тройку секунд.