– Не вздумай рыпаться, – отец сам затянулся, выпустил дым через ноздри. – Рыпнешься – я тебя мигом осеку. Сиди смирно и впитывай информацию. Сейчас. – Он икнул, его качнуло в сторону. – Сейчас ты кое-что узнаешь.

Отец навалился на руку Андрея и прижал ей к столу, прямо к подсолнухам, крепко сжав пальцы. Другой рукой он взял сигарету и горящим концом со всей силы вдавил в кожу сына, услышав вопль сразу, в ту же секунду.

– Не рыпайся! Сиди ровно, мать твою, а то я тебя огрею!

Андрей дёрнулся, мигом схватил руку отца и отбросил от своей, он даже не успел подумать, что нарушает приказ, лишь широко раскрытыми глазами уставился на изувеченную кожу – теперь там на всю жизнь останется шрам размером с небольшую точку, диаметр сигареты.

– Щенок, я сказал не рыпаться!

А потом Андрей получил удар, какой не принимал ни разу в жизни.

Он даже момент удара не запомнил, после него всё провалилось во тьму: ни звуков, ни цветов, ни каких-либо признаков, что мир окружает тебя, что ты всё ещё принадлежишь жизни. Андрей не помнил, как долго пробыл во тьме, он не чувствовал даже пинков в живот и не слышал яростных криков отца, только мгла окутывала его. Нокаут. Его отправили в самый настоящий нокаут.

Потом Андрей смог открыть глаза, и первым мир заполнила кровь, растекающаяся по кухонному полу – отчего-то тёмная, почти как венозная. Встать удалось не сразу, несколько раз Андрей упал, врезавшись лицом в лужицу собственной крови, но через какое-то время он уже твёрдо держался на ногах.

Увидев это, отец рявкнул:

– Живо на стул! И если ты в следующий раз хоть коснёшься меня, я тебе точно нос сломаю! На стул, мать твою!

Андрей подчинился. Не мог не подчиниться. После этого удара в нём что-то сломалось – что-то, что порождало смелость в Андрее, готовом заступиться за поварих в школе, за официанток в забегаловке, за репутацию учителей в Кадетском Корпусе.

По приказу отца Андрей раскурил новую сигарету, всеми силами стараясь удержаться от плача – если отец увидит в глазах слёзы, он точно разъярится. Потом положил руку на стол. Отдал сигарету отцу.

– Не рыпаться, – повторил он, взяв её. – Сиди тихо, сынок.

Отец прижал руку сына к столу и снова опустил горящий конец сигареты на кожу, под его ладонью тут же напряглись мышцы, Андрей хоть и пытался – пытался, пытался, пытался! – держаться достойно, молчать, но не смог и закричал, заверещал от боли, которая приглушала собой весь чёртов мир, всё сознание, всё захлёбывалось в боли! Другая рука Андрея была свободной, он вполне мог ударить отца, но тем не менее продолжал сидеть и всеми силами прижимал свободную руку к стене. Отец держал её. Не своими руками, а страхом, который заменил кровь в жилах его сына. Кровь, что сейчас стекала по его лицу, освобождая место страху.

– Что ты чувствуешь? Расскажи мне, что ты чувствуешь!

– Боль! Боль! Мне больно, папа!

– Всё правильно! Вот что я чувствую всю свою жизнь, вот что мне приходится терпеть каждый сраный день, а ты это чувствуешь впервые! Больно, да? Хочется остановить? Но ты не можешь, потому что тебе что-то запрещает, да? Страх. Теперь ты понимаешь, что это такое.

Сигарета потушилась, и как только отец отпустил руку, Андрей навалился на неё и заплакал, зарыдал в голос, уже не боясь показаться плаксой. До какого-то момента нас ещё сдерживают наши предубеждения, но потом, стоит нам перейти черту, к которой мы и не думали подходить, эмоции вырываются из нас мощным потоком, и никакие предубеждения, никакие страхи и оковы не запрут их в черепной коробке – мы начинаем плакать, рыдать, радоваться, ненавидеть или любить так, как будто делаем это в последний раз.

А сегодня страх ломал Андрея так, как не ломал никогда. Медленно, позвонок за позвонком, ломал ему хребет.

Я люблю тебя, папа, люблю, люблю, больше всего на свете, только остановись, пожалуйста!

Андрей притронулся губами к месту соприкосновения сигареты и кожи и тут же отпрянул – он обжёг губу, словно поцеловал кусок горячего металла. Рука окрасилась кровью. В ласке жёлтого света она казалась темнее, чем была на самом деле – такая кровь вытекает из решивших свести счёты с жизнью порезом вен.

– Пока отдохни, а я тебе кое-что объясню. – Отец достал из пачки ещё оду сигарету, закурил, подошёл к окну и заговорил, стоя к сыну спиной. – Тебе было очень больно, я верю, и ты хотел это остановить – в это я тоже верю. А сейчас тебе не больно, и, избавившись от этой боли, ты сейчас наслаждаешься тем, что её нет. И тебе хорошо… до какого-то времени.

Он вернулся к столу, прижал руку Андрея и начал тушить об неё сигарету, уже не просто давя в одну точку, а рисуя некий узор, адский пейзаж. Крик. Андрей вновь закричал. Он дёрнулся, но в следующую же секунду сел ровно, стискивая зубы от боли и зажмурив глаза, пока крики, стоны пробивались сквозь сжатые губы. Когда отец усилил давление, Андрей заверещал (Господи, Боже, останови это!) и в его раскрытый рот хлынула льющаяся из носа кровь. Часть он проглатывал, часть лавировала меж зубов, часть спадала на одежду, но не переставала течь. Казалось, ей нет конца.

Отец выбросил сигарету, достал из пачки новую, протянул Андрею со словами:

– Раскуривай ещё одну, мне много нельзя.

Сразу взять сигарету не получилось, руки тряслись так, что пришлось сжать одной другую, чтобы справиться с приказом отца. Андрей вставил её в рот, поджёг, держа двумя руками зажигалку, и затянулся. Дым проник в его организм, разбавив слёзы и кровь.

Он раскуривал то, что совсем скоро принесёт с собой боль.

– Ты знаешь, что я ещё раз потушу об тебя сигарету, но сейчас этого не происходит, и что ты делаешь? Правильно! – Отец улыбнулся. – Ты наслаждаешься предоставленным тебе временем! Ты бы не ценил эти секунды спокойствия, если б не знал, что скоро придётся терпеть боль, адскую боль. Именно осознание ближайших тяжёлых испытаний учит тебя ценить и оберегать время, когда ты можешь отдохнуть, расслабиться. Понимаешь, к чему я клоню?

Андрей старался понять, но все его мысли крутились вокруг страха и вопроса, сможет ли он дожить до завтра.

– Я не понимаю.

– Очень плохо, – некоторое время отец пробыл в молчании. – То, что ты сейчас почувствовал, я чувствую каждый день. Сигарета, этот сраный огонёк, обжигающий кожу – это твоя мать и моя работа. Я хочу прекратить эту боль, хочу пустить в ход собственную руку, но не могу, потому что меня сковывает страх – так же, как