Тут Катя Мухина решительно встала с дивана – полотенце, вкоторое Глеб был завернут, потащилось за ней, съехало с него, и он схватился заполотенце в испуге, – и попросила светским тоном:

– Глаза закрой, я сейчас свет зажгу.

– Катя, вернись сейчас же.

– Я кофе сварю. И тебе на самом деле нужно ехать, ты же неможешь…

– Катя, черт побери!..

Он резко потянул полотенце, на край которого она наступила,Катя не удержалась и брякнулась попой на диван, прямо ему на руку, котораяболела тяжкой, тупой, не отпускающей болью.

– Ой, прости, тебе больно, да? Зачем ты меня дернул?! Тыменя дернул, вот я и…

– Прекрати скулить, – велел Глеб Звоницкий. – Что за манера,ты постоянно скулишь!

– Я не скулю, – растерянно возразила она.

Пыхтя и не слушая, он перегнулся через нее, неувереннопытавшуюся слезть с его руки, – лучше б она не пыталась, ей-богу, ибо ерзаньеэто могло привести к необратимым последствиям, а им еще нужно поговорить! – ирешительно зажег торшер у дивана.

Свет брызнул в разные стороны, попал в глаза, которыепришлось на секунду зажмурить, и черная дыра, завертевшись, вдруг пропала в егопобедительном сиянии.

Когда глаза открылись, оказалось, что Катя глубоко несчастнаи щеки у нее горят пунцовым нездоровым румянцем.

– Ну вот что, – сказал Глеб, рассматривая ее щеки. – Хватитвыдумывать всякие глупости! Я ничего не понимаю в таких разговорах! Сейчас жеговори, из-за чего весь сыр-бор.

– Нет никакого сыра, – упрямо сказала она. – И бора тоже!

– Катя! Есть! Я рассказывал тебе жизнь, и мы вроде дошли домоей бывшей супруги, и тут что-то случилось. Я хочу знать, что именно! Быстрообъясни мне. Прямо сейчас.

«Супруга» Катю рассмешила. Впрочем, кажется, он и старалсяее рассмешить, потому что слово это выговорил как-то особенно, трубочкой сложивгубы.

– Я слушаю.

Катя вздохнула и покорилась.

– Ты сказал, что наша семья испортила тебе жизнь и ты всепотерял. Ну, собственную семью, работу и так далее. И еще ты сказал, что хотелбыть счастливым именно со своей женой и не смог, просто потому что плохостарался. – Тут Катя моментально расстроилась. Высказанная вслух, эта мысльстала уж совсем определенной и понятной. – Вот я и сказала тебе, чтобы ты неогорчался. Все можно поправить. Вернуться и заново начать… стараться! И у тебявсе получится. Это называется – работа над ошибками.

– Постой, – перебил ее Глеб, который только теперьсообразил. – Ты провожаешь меня к бывшей жене?! Ты меня приревновала, что ли?!

…Нет, совершенно точно – женщины и мужчины произошли изразных галактик. Им категорически запрещено быть вместе! Им категорическипротивопоказаны всякие контакты друг с другом, ибо непонимание таково, чтоперешагнуть его невозможно. Перешагнуть и оказаться на другой стороне, то естьв другой галактике, нельзя. Всяк, оказавшийся на другой стороне, немедленноначинает дышать другим воздухом, думать другими мыслями, ощущать себяпо-другому.

Что это, если не потеря себя?!.

– Катя?

– Что – Катя, Катя!.. – сказала она с досадой. – Ты толькочто все мне сказал. Ты хочешь, чтоб все стало как было. До меня. То есть донас, до мамы с папой и до нашей семьи!.. Ты сказал, что у тебя тогда ничего неполучилось, ну я тебе говорю, что сейчас точно получится, потому что это такойзакон.

– Какой закон? – как зачарованный, спросил Глеб.

– Когда человек осознает свои ошибки, у него все получается.Это называется – покаяться. Ты покаялся, и теперь у тебя все получится. Всмысле наладить свою жизнь.

Глеб не верил своим ушам.

– Какую жизнь, а?

– Со своей женой, – сердито сказала она. – Пусти меня!.. Утебя теперь все будет хорошо. Ты к ней вернешься, и все наладится.

– Катя, – начал Глеб медленно. – Мы развелись сто лет назад.Я не хочу возвращаться! Если бы я не хотел разводиться, я бы и не развелся! Этоже… ахинея какая-то – ревновать к тому, что было сто лет назад!

Они посмотрели друг на друга.

– Это маразм, – сказал Глеб беспомощно. – О чем мы сейчасговорим?!

– О любви, – буркнула Катя и покраснела, потому что о любвикак раз не было сказано ни слова.

– Я расскажу тебе о любви, – вдруг выговорил он, и ноздриего раздулись угрожающе. Катя смотрела ему в лицо. Вид у него был неважный. –Хочешь?.. Я ждал только одного – когда ты, черт возьми, приедешь из своегоПитера на каникулы! Я знал, что ждать мне нечего, что Любовь Ивановна станеткараулить все наши разговоры, что мужики потом будут смеяться, но мне было всеравно! Понимаешь?! Мне было наплевать на все! Моя жизнь начиналась, толькокогда садился рейс номер сто пятьдесят три Петербург – Белоярск!.. Я стоял взале ожидания и точно знал – сейчас, через двадцать минут, потом через десять,потом через семь, потом через пять начнется моя жизнь. Я знал, что начнется онане сразу! – Тут Глеб Звоницкий почему-то засмеялся. – Что поначалу мне придетсяк тебе привыкать, я же отвыкал за полгода!.. Что я буду на тебя смотреть.Может, ты изменилась, похорошела или подурнела, и мне было наплевать,понимаешь, совершенно наплевать на это! Я просто должен был… узнать тебя в тойдевушке, которая спускалась с трапа. Я всегда стоял так, чтобы видетьпассажиров, которые выходили. Я видел тебя, как только ты показывалась изсамолета. Ты шла, а я обливался потом: я не знал, моя прилетела или не моя! Этоневозможно описать, это очень страшно, Катя, каждый раз ждать и гадать, какаяты прилетела! Ты же… губернаторская дочь, черт возьми, а кто я!.. Я начиналждать тебя обратно в тот день, когда ты улетала, и так много лет. Я думал: вотэто расскажу ей, и вот это тоже, и вот это просто обязательно надо рассказать!Я никому и ничего не рассказывал, я собирал все, что со мной происходило, иоткладывал… до тебя. Потом я забывал, конечно, и начинал копить снова, и таккаждый день! Ты прилетала, я вез тебя домой, и ты сидела рядом со мной, такаясвоя и такая чужая, а потом ты постриглась и стала похожа на эту… изфранцузского кино… ну, волосы короткие и завитушки такие кудрявые!..

Он остановился передохнуть. Катя смотрела на него, как емупоказалось, с ужасом. Но ему было уже наплевать на ее ужас.

– Я вез тебя, мы болтали о чем-нибудь. О пустяках, потомучто я знал, что главные разговоры впереди, под сиренью. Помнишь сирень у вас надаче?!

Катя кивнула, не сводя с него глаз.

– А поездки! Как я любил поехать с тобой куда-нибудь! Чемдальше, тем лучше! Иногда тебя отпускали к бабушке, а это почти двестикилометров! Двести километров мы были одни и могли делать все, что угодно! Язнал, что делать ничего нельзя, никогда было нельзя, и я заранее говорил себе,что ничего не будет! Понимаешь?! Мы еще только собирались, я еще только машинумыл, сигареты покупал, бензин заливал и все время говорил себе – ничего небудет!.. Успокойся ты, ничего нельзя, и никогда будет нельзя!..