Лежа на кровати, я решала, кому их отправить. Бабушке? Доминго? Единственной, кому мне хотелось написать, была мама. «Ты не заслужила того, что случилось. А я заслужила». Я подумала о фотографии мамы с Женевой Свит на бабкином крыльце, где они стоят обнявшись, навсегда юные, счастливые и красивые.

Оттолкнувшись от кровати, я села и написала две открытки.

Дорогая бабушка!

Я просто больше так не могу. Когда будешь меня вспоминать, старайся думать обо мне как о человеке, а не об огромном жирном смертном грехе…

Дорогая Женева!

Мы не были знакомы лично, но мне кажется, что…

Все это показалось мне глупым. Я разорвала открытки и снова легла на спину, закрыв глаза…

Во сне Джек Спейт, Эрик и папа везли меня в открытый океан на качающейся лодке. Шел густой снег и дул сильный, порывистый ветер. Я никогда не видела снега на воде и хотела просто сидеть и смотреть, но они наклонялись и тыкали меня в пятки концами весел.

– Хватит! – закричала я им. – Прекратите!

Я прыгнула в темную рябую воду и поплыла рядом с дельфиненком. Мы скользили по воде быстро и ловко. Снег прекратился. Когда я оглянулась, лодка была уже далеко.

Рыльце дельфиненка показалось мне знакомым. Он вдруг перестал быть дельфином и стал маленьким мальчиком с дельфиньей улыбкой. Умершим сынишкой Дотти. Он уплыл прочь.

Я проснулась с пересохшим горлом. Офис был закрыт, а всю мелочь я уже потратила. Вода в кране на вкус была теплой и ядовитой. Я избегала прикасаться к скользкому стакану для питья.

Дорогая бабушка, скажи моему так называемому отцу, что я запрещаю ему приходить на мои похороны. Я не хочу, чтобы он ко мне приближался…

Писать не хотелось. Хотелось с кем-то поговорить, с тем, кого я еще не подводила, кто станет меня слушать. Можно выйти в коридор, постучать и разбудить ученого: «Извините за беспокойство, вы меня не знаете, но…»

Или уже решиться и сделать. Прекратить ночные кошмары. Положить им конец.

Я подняла трубку.

Телефонистка справочного бюро Кейп-Кода поговорила с телефонисткой в Калифорнии, которая сказала, что Свитов там трое: Брайан Свит, М. Дж. Свит и Ирвинг Свит.

– Ирвинг, – сказала я, – соедините с ним.

Гудки шли и шли. Голос прозвучал как с другой планеты.

– Погодите, – произнесла она, – как вы сказали?

– Дочка Бернис, – ответила я. – Бернис, вашей погибшей подруги. Ее дочь.

Я напомнила Женеве о ее звонке после аварии, когда она просила бабку подозвать меня к телефону, чтобы сказать, как сильно хочет со мной познакомиться и как у нее точно земля из-под ног ушла, когда она услышала печальную новость. Она прислала цветы в похоронное бюро – белые гардении, самый большой и красивый букет.

– Я сохранила ее письма, все до единого, – говорила Женева. – Мы ведь иногда писали друг другу. В ту ночь, как мне позвонили, я достала их и перечитала. Одно я знаю точно – тебя она любила больше всего на свете.

Она подождала, пока я перестану рыдать, прося меня не торопиться, и спросила, как я живу и чем занимаюсь. Я же сейчас в колледже, не правда ли?

Я сказала ей, что с колледжем у меня не получилось.

Значит, я звоню с Род-Айленда, от бабушки?

Я сказала, что звоню с Кейп-Кода.

– С Кейп-Кода? В это время там холодновато. Зачем ты поехала туда в ноябре?

– Да так, ни за чем, – отозвалась я, глядя в зеркало. Я накручивала волосы на палец, глядя, как продавился матрас под моим весом. От слез веки распухли, глаза стали как щелочки. – Чтобы поразмыслить на свободе.

– О чем?

– Ну как, о многом. О смерти, например. Сегодня я видела умирающего кита. Я остановилась возле бухты, куда приплывают умирать киты.

На другом конце линии стало тихо.

– Расскажите о маме, – попросила я.

Женева рассказала мне о свадьбе мамы и папы, как мои родители потеряли головы из-за любви друг к другу, как мама молилась, чтобы поскорее забеременеть. Женева трещала и трещала:

– Последние года два ее письма, честно говоря, надрывали мне сердце. Сперва развод, потом нервный срыв… Всякий раз, как ей удавалось встать на ноги… Она всегда была такой уязвимой…

Если я это сделаю, я буду свободна – от себя, от кошмаров с Джеком Спейтом.

– Я ее все время к нам звала – приехать, отдохнуть, развлечься, устроить себе маленький рок-н-ролл…

– Ах, какая благодать кожу с черепа сдирать, – забубнила я себе под нос. Говорливость Женевы начала меня утомлять.

– Долорес, детка, с тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь?

– Все, мне пора, – сказала я, – кожей заниматься. – Я рассмеялась собственной шутке.

– Деточка, а бабушка знает, где ты?

Я повесила трубку. Богатая стерва.

Я долго шла по неосвещенному шоссе, а затем по петлистой узкой дороге, прячась от света фар и пережидая в кустах проносящиеся машины. Дорога все не кончалась, но меня это вовсе не огорчало. Я ощущала прилив сил и была готова ко всему. «Толстая девица на тонюсенькой дорожке», – подумала я, и это мне показалось уморительно смешным. Я знала, что иду правильно – я шла на звук океана.

На парковке стояли две машины. Я забралась по крутой дюне и остановилась на гребне. Океан серебрился в лунном свете.

Во влажном воздухе уже тянуло сладковатой гнилью – китиха начала разлагаться.

На берегу двое мужчин стояли, взявшись за руки и глядя на нее. Их собачонка лаяла, не унимаясь, на огромную тушу. Поодаль еще трое грелись у костра из набранных на песке обломков дерева, причем каждый постарался сесть лицом к китихе. Я присела на гребне дюны, отдельно от всех, и ждала.

Приехали две парочки подростков. Хлопнули дверцами машин и побежали вниз по песчаному склону, смеясь и дуя пиво. Их буйное веселье спугнуло остальных зрителей. Парни вскарабкались на тушу и ходили по спине, до головы и обратно. Они нагибались и отрезали что-то своим подружкам на сувениры.

Люди подходили и уходили, совсем как на прощании с мамой. Дуэнья ее тела, я пересидела их всех. Я оставалась с китихой всю ночь.

На рассвете я встала и оглядела пляж, насколько хватало глаз: в одну сторону, в другую, оставшуюся сзади парковку. Мы с китихой были одни.

Я спустилась к ней по дюне.

Прилив оказался сильнее, чем накануне днем: хотя китиха не шевелилась, она лежала глубже в воде. У кромки океана я стащила фуфайку и джинсы.

Вода была не холоднее ветра, но соски напряглись от стужи, ощущаемой стопами. Жир стал синеватым и покрылся гусиной кожей. Я вошла в воду до колен – ноги заломило, потом они онемели. Я зашла до пояса. Концы волос намокли. Я окунулась с головой. Нырнула. Поплыла.