– Откуда я знаю? Просто это, как вы сказали… освобождало. Как-то так.

Доктор Шоу взял меня за руки.

– Предположим, – начал он, – что мы с вами находимся в каком-то жизненно важном месте прямо сейчас, в эту секунду. Я хочу, чтобы вы это визуализировали. Ради меня. Допустим, это место как-то связано с океаном. С плаванием. С нашей с вами работой. Представьте это для нас, Долорес. Мы вот-вот вырвемся на поверхность, прорвемся к дневному свету? Или нырнем поглубже – уйдем в сумрак исследовать глубины? Что мы сейчас делаем, как вам кажется, вот здесь и сейчас?

Он ждал, не отводя взгляда.

Я рассудила, что безопаснее дать ответ, которого он не ждет, но просчиталась, думая, будто его интересует солнечный свет и прорывы.

– Мы погружаемся, – сказала я.

– Вы уверены?

– Ага. Мы ныряем.

Он закрыл глаза и улыбнулся.

– Вы чувствуете то же, что и я?

От его явного удовольствия меня передернуло.

– Откуда мне знать? Вот что вы чувствуете?

– Что мы подошли к началу настоящей совместной работы.

– К началу?! А до этого что было – разминка?!

Но сарказм оказывался тупым инструментом, когда доктор Шоу так воодушевлялся.

– Знаете, Долорес, почему вы ощутили настойчивое желание плавать под водой, почему это первым пришло вам на ум, когда я спросил о приятных ощущениях?

– Это пришло не первым. Первыми были пончики.

Доктор Шоу посмотрел на меня неодобрительно.

– Ну, строго говоря… – хотела добавить я.

– Вода и ваше погружение: может ли такое быть, что вы, возможно, воссоздавали…

Я пожала плечами, не зная ответа.

– Матку?

– Матку?!

Он с улыбкой кивнул:

– Пытались, возможно, снова войти в безопасность материнской утробы – вернуться под теплую, влажную защиту человека, который вас еще не подвел?

– Каким образом мама меня подвела?

– Бросая вас, когда лечилась. И когда умерла.

– Утроба?!

– Это инстинкт.

– Да?

– Первобытный, честное слово. Атавизм.

Он выглядел очень довольным мной.

– Слушайте, не приплетайте сюда мою мать! При чем тут тепло, его там вообще не было – вода ледяная! Я на берег вся синяя вышла. Я плакала от холода!

– Вот именно! – хлопнул он ладонью по подлокотнику. – Почему младенец плачет сразу после рождения?

Доктор Шоу встал и забегал по кабинету.

– Не знаю. Потому что акушер по попе шлепнул?

– Младенец кричит из-за перепада температур. В родовой палате намного холоднее, чем в утробе, – разница добрых двадцать пять градусов! Это же шок, шок воплощения! Дрожь жизненной силы! Выражаясь языком символов, можно сказать, что вы сами стали себе акушеркой, приняли себя, новорожденную, из воды, правильно?

Я якобы безразлично пожала плечами.

– Как скажете, вы тут босс.

– Это вы тут босс, Долорес. Невероятно, но мы только что узнали, что ваше выздоровление началось не в Грейсвуде. Вы начали его в то утро в океане – задолго до того, как в дело вмешался я. Я для вас всего лишь попутчик…

– Соныряльщик, вы хотите сказать.

Нечастый смех доктора Шоу походил на пугающее всхрапывание, искажавшее его красивое лицо и превращавшее врача в Говорящего Осла Фрэнсиса.

– Соныряльщик, – повторил он с добродушным ржанием. – Верно подмечено. Плавание! Давайте на сегодня заканчивать, Долорес. Мне нужно позвонить – на Западном побережье есть врач, с которым я очень хочу побеседовать. Я считаю, мы сегодня затронули очень важную тему и нащупали истинное направление. Как вам кажется?

– Возможно, – ответила я.

Сарказма он не уловил.

На следующий день он мне сказал, что последует моей подсказке и применит репарентинг[20], причем начать придется с самого начала из-за серьезного вреда, неумышленно нанесенного мне родителями.

– Вместе, – говорил он, закрыв глаза и визуализируя, – вместе мы перемотаем твое детство на начало и запишем поверх него новую запись.

Он всегда умел так повернуть, что моя жизнь начинала казаться неким электронным оборудованием.

– Слушайте, я вам уже говорила: каким бы боком моя мать к этому ни была, я хочу, чтобы мы ее не касались, – заявила я. – Мама была святой!

Он слегка наклонил голову набок.

– Святой?

Одной из немногих вещей, которые я от него утаила, была мамина картина с летающей ногой. Та утраченная картина была самым близким моим приближением к вере во что-то типа рая – в какой-то мир, где все спокойно и правильно. Я не хотела, чтобы он вообще заводил разговор о моей матери.

– Она умерла, ясно? – сказала я. – Оставьте ее в покое.

– По моему мнению, ошибочно продолжать играть с этим в прятки, Долорес. Это контрпродуктивно.

– В прошлый раз вы сказали, что я босс. Это что, был такой счастливый бред обкуренный кобылы?

Доктор Шоу вздохнул и кивнул.

– Хорошо, – произнес он, – хорошо. Я постараюсь уважать твои основополагающие принципы, пока ты сама не будешь готова через них переступить. А сейчас я хочу, чтобы ты вернулась в свою комнату и отдохнула. Завтра мы с тобой совершим поразительное путешествие.

– Ага, как же. Если опять в порт Мистик, в музей Америки и моря, то даже не мечтайте. В прошлый раз на экскурсии я скучала до усрачки.

– Не в Мистик, нет. Но это будет одним из самых мистических твоих переживаний, это я обещаю. Завтра я стану твоей суррогатной матерью. Мы с тобой возвратимся в утробу.

– Вы, может, и возвращаетесь, – сказала я. – Открытку пришлите.

Он подался ко мне – достаточно, чтобы наши колени соприкоснулись.

– Я знаю, это звучит несколько неубедительно, Долорес, но я провел большую часть вчерашнего дня, беседуя по телефону с одним врачом из Калифорнии, у которого очень хорошие результаты по этой методике. А половину сегодняшнего утра я воевал с фрейдистами этого консервативного заведения, чтобы получить разрешение… Ладно, не важно. А важно то, что я верю – мое предложение тебе действительно поможет. Но если у тебя есть опасения, если ты доверяешь мне недостаточно, чтобы пойти со мной куда я считаю нужным, тогда останови меня сейчас. Скажи мне об этом, и мы пойдем иным путем.

Он ждал. В его глазах была странно знакомая настойчивая мольба, а лицо горело, будто в лихорадке.