В феврале 1973 года Леонард снова приехал в Лондон, на этот раз — чтобы встретиться с Тони Палмером и Марти Машэтом и посмотреть Bird on a Wire, фильм, который Палмер снял в прошлогоднем туре Леонарда. Леонард смотрел на самого себя, и в его глазах стояли слёзы. «Он проплакал добрых пятьдесят процентов фильма, — рассказывает Палмер. — Он всё время повторял: «Это так правдиво, это так правдиво», как мантру». Машэт одобрил фильм: «Я очень доволен им», сказал он Палмеру. На «Би-би-си» тоже были довольны и сразу же купили фильм, компенсировав таким образом три четверти его стоимости. Неделю спустя Палмеру позвонил Машэт. У них была проблема. Леонард счёл, что в фильме «слишком много агрессии». Была организована встреча, на которой, как рассказывает Палмер, монтажёр по имени Хамфри Диксон, ассистировавший ему во время монтажа фильма, вызвался этот фильм спасти. «Давай», — ответил ему Палмер, и начался долгий и дорогой процесс переделки Bird on a Wire. «Я читал, что, по свидетельству Леонарда, было потрачено ещё полмиллиона долларов, — говорит Палмер. — Марти хитро посмотрел на меня и сказал: «Не беспокойся, теперь это не мои деньги».

В интервью Рою Холлингворту из Melody Maker Леонард назвал фильм «совершенно неприемлемым» и рассказал, что платит из своего кармана, просто чтобы довести дело до конца. Когда фильм будет закончен, он «удалится с арены». На вопрос, что он имеет в виду, Леонард ответил: «Я ухожу. Я хочу вернуться к другому ритму [жизни]. Я как-то не сумел хорошо организовать свою жизнь в роке. Каким-то образом оно — рок-н-ролльная жизнь

- стало важным и заслонило то, что породило песню. Я нахожу, что в моей жизни не так много хороших моментов. Так что я решил плюнуть на всё это и уйти. Может быть, и в другой жизни будет не так много хороших моментов, но эту жизнь я знаю, и я её не хочу». На протяжении всего интервью вокруг Леонарда суетились люди из британского отделения Columbia (CBS). Они принесли ему золотой диск Songs of Love and Hate в ознаменование коммерческого успеха этого альбома в Великобритании, а он положил его на пол, совершенно не заботясь о его сохранности. К концу интервью золотой диск был покрыт мусором, среди которого была перевёрнутая чашка из-под кофе. «Я заметил, что перестал писать, — сказал Леонард, прикуривая новую турецкую сигарету от предыдущей. — Я чувствую, что больше не учусь. Я начал чувствовать, что только порчу некоторые песни. Так что мне нужно заняться чем-нибудь другим» [4].

Леонард нанял Генри Земеля, чтобы тот работал над монтажом Bird on a Wire вместе с Диксоном; ему был нужен надёжный человек, которому он смог бы довериться. Отсматривая снятые в туре кадры, Земель видел, как его друг мучается от славы и изо всех сил старается сохранить искренность своих отношений как с публикой, так и с песнями. Он знал, что в глазах Леонарда слава плохо сказывалась на его работе.

- Он считал себя в первую очередь лирическим поэтом, — говорит Земель, — [а] лирический поэт обладает какой-то невинностью и наивностью, бескомпромиссностью в отношениях с миром и с тем, что он делает. Когда что-то разрушает это видение — представление о том, каким мог бы быть мир и каким [поэт] пытается его сделать, — может ли он снова собрать осколки? Качество работы и голос необратимо меняются.

Марианна снова жила на Гидре, в доме, где она раньше жила с Леонардом, когда однажды на пороге появилась Сюзанна с громко плачущим младенцем на руках. Пытаясь перекричать сына, она сказала Марианне, что живёт в отеле и хотела бы знать, когда Марианна собирается покинуть дом. Марианна собрала вещи и уехала. «Это была печальная сцена», — тихо говорит Марианна. Когда Леонард об этом услышал, он предложил купить Марианне дом (свой дом она продала в дни их безденежья), а если она предпочла бы остаться, он был готов купить новый дом для Сюзанны. «Он всегда был очень щедр», — говорит Марианна, отказавшаяся от его предложения. Ей пришло время вернуться в Норвегию. Леонард присоединился к Сюзанне и Адаму в маленьком белом доме на холме, и трудно себе представить, чтобы он, пытаясь найти свой старый ритм, порой не возвращался мыслями к своей жизни в этом же доме с женщиной и ребёнком в прежние, более невинные и простые времена.

Леонард вернулся к старой привычке плавать по утрам в гавани. После этого «он просто часами болтался в порту, сидел на камнях и разглядывал людей», говорит Терри Олдфилд, молодой композитор и музыкант, поселившийся на Гидре в начале 1970-х. Одно время он давал сыну Марианны уроки игры на флейте. Леонард был одним из первых людей, с кем Олдфилд познакомился на острове. Олдфилду, которому показалось, что Леонард пребывает «в очень ясном состоянии ума», он сообщил, что в последнее время жил в монастыре.

На Гидре Леонард писал картины, а также работал над начатой в Монреале прозаической книгой, чьё старое название «Рождение женщины» он с тех пор поменял на новое «Моя жизнь в искусстве». Тем временем некоторые из его старых вещей без всякого его участия оказались на театральной сцене, порой в любопытном облачении. Текст под названием «The New Step» («Новый шаг»), напечатанный в «Цветах для Гитлера», был поставлен как одноактная балетная драма и показан по канадскому телевидению. Джин Лессер на основе нескольких стихотворений и песен Леонарда о женщинах сделал внебродвейский мюзикл Sisters of Mercy. В книге «Моя жизнь в искусстве» Леонард писал о женщинах (или об одной женщине) малоприятные вещи. «В жопу этот брак [и] твой еженощный ступор в постели»11081. Он писал, что должен «изучить ненависть, которую я питаю к ней, и как она преобразуется в желание одиночеством и расстоянием» [5]. В более мягких выражениях он выразил эти чувства в новой песне:

I live here with a woman and a child The Situation makes me kind of nervous

(«Я живу здесь с женщиной и ребёнком. / Эта ситуация делает меня несколько нервным.»)

Песня, в значительной степени посвящённая его семейной жизни, получила название «There Is a War» («Идёт война»).

* * *

6 октября 1973 года Египет и Сирия напали на Израиль, и началась война Судного дня. На следующий день Леонард оставил Сюзанну с Адамом на Гидре и вылетел из Афин в Тель-Авив. Он планировал записаться в израильскую армию: «Я пойду и остановлю египетскую пулю. Трубы и занавес из бритвенных лезвий», — писал он [6]. Как видно из его слов, мотивы его были сложны: с одной стороны, конечно, преданность идее («Я никогда не скрывал того факта, что я еврей и в случае любого кризиса в Израиле буду там, — заявил Леонард в 1974 году. — Я служу выживанию еврейского народа» [7]), с другой стороны, бравада, нарциссизм и далеко не в последнюю очередь отчаянное желание вырваться на свободу. «Женщины, — говорил он, — отпустят тебя из дома только ради двух вещей: зарабатывать деньги или сражаться на войне» [8]. В его умонастроении в то время смерть ради благородного дела — ради любого дела — была лучше, чем та жизнь, которую он вёл: жизнь художника на цепи, жизнь человека, посаженного в клетку. Сюзанна говорит:

- Я испытывала гордость за героические и щедрые поступки Леонарда, но к ней примешивался страх, что что-то случится — время было опасное, — который превратился в страх потери, в ужас перед худшим. Я знала, что заставить его передумать невозможно, и помню, что, не сказав ему, положила ему в нагрудный карман синюю ленточку, чтобы он — в моих мыслях — был в безопасности. И те первые несколько дней я по-настоящему молилась.