побеседовать в безопасности, и, скорее всего, мы бы сильно разочаровались. Объем выборки там был бы слишком мал для сколь-либо значимых выводов, моделей и тенденций. Несколько бесед в таких условиях не дали бы нам никаких полезных или применимых уроков.

Но начав с России и Восточной Европы, мы получили возможность узнать, что может помочь или помешать выживанию и росту освященной временем Церкви Христовой, подвергнутой десятилетиям преследований. Там мы наговорились вдосталь. Я поймал себя на мысли том, что разговариваю с людьми, со многими людьми, которых гонения духовно преобразили. Мое пребывание в Китае было по большей части таким же. В прямом смысле взрыв веры по всей стране, воплотившийся в движении домашних церквей, дал нам доступ к сокровищнице верующих, получивших возможность говорить о том, что с ними произошло. Многие, очень многие страстно желали выразить свое свидетельство о вере, не только выжившей в преследованиях, но и расцветшей благодаря им.

Имея за плечами такое начало, мы были готовы вой-ти в мир ислама. К тому времени мы выявили значимые мотивы и тенденции – и положительные, и отрицательные. Мы отбросили почти все изначальные вопросы. Вместо этого мы стали просто просить: расскажите нам свои истории. Слушая их тысячи часов, мы лучше сводили факты, различали модели и извлекали практические знания, полезные как для нас, так и для верующих всего мира.

Изначально мы надеялись разработать руководства для тех, кто живет и работает в самых жутких условиях на всей планете. Итог кое в чем отличался. Вместо разработки учебной программы мы сами учились у верующих, переживших гонения, – тому, как следовать за Иисусом, как любить Его и как день за днем идти с Ним.

Где-то в глубине души мы уже знали это. Но нас заново познакомили с такими отношениями с Иисусом, какие можно найти на страницах Нового Завета. И они даже сейчас могут менять жизнь.

* * *

Много лет одна западная религиозная организация руководила клиникой в одном из городов крупного исламского государства. Местным нравился беспрепятственный доступ к качественной медпомощи. Как правило, они не обращали внимания на религию сотрудников. Что религия! Главное – медпомощь!

Однако немногих мусульманских радикалов заботила как раз религия. А самый воинственный и ярый противник клиники жил на той же улице, прямо напротив главного входа. В том же районе он владел лавкой – через несколько домов от местной мечети.

Каждую пятницу владелец лавки (назовем его Махмуд) стоял перед дверью и подстрекал толпу мусульман, рекой текущих на богослужение. Позже, в мечети, он обвинял злобных неверных из клиники в том, что те охотятся на добрых мусульман, травят их ядами и безбожно дерут с народа деньги. Он проклинал и обвинял работников клиники, всех поименно. Это был очень злой человек, словно пропитанный ненавистью; его ярость хлестала через край, и он извергал потоки враждебности на любого, кто был связан с той клиникой.

Позже у Махмуда обнаружили неизлечимый рак. Члены суеверной мусульманской общины, к которой он принадлежал, решили, что он заразен, и перестали захаживать в его лавку. Теперь он, умирающий, не только ослабел, но и не мог кормить своих жен и детей. О его печальном положении узнали в госпитале, и многие из работников клиники стали заходить в его магазин по дороге на работу и домой.

Они покупали товары у своего самого яростного врага. Общались с ним и спрашивали о его семье. Постоянно интересовались его здоровьем и выражали озабоченность. Давали ему знать, что молятся за него. В конце концов они начали снимать ему боль и даже омывали его тело. Христиане любили своего гонителя и давнего врага, и каменное сердце Махмуда смягчилось. Со временем его отношение изменилось: он стал благодарным и дружелюбным.

Он и в последние дни принимал профессиональную медпомощь со стороны сострадавших ему «злых неверных». Он доверился бывшим врагам, и те помогли ему отойти в мир иной достойно и мирно. И в пятьдесят семь лет, перед тем, как уснуть последним сном, Махмуд принял решение – он принял христианство.

Аиша, его младшая жена, в одночасье стала вдовой с четырьмя детьми. Ей было двадцать четыре. Она видела, как сотрудники клиники любили ее мужа и заботились о нем, хотя тот много лет проклинал их и поливал грязью. В последние дни Махмуда она тоже стала христианкой, а после его смерти – искренней свидетельницей о своей новой вере и, возможно, самой успешной проповедницей в тех краях.

Ни ее мусульманская семья, ни подруги не могли заставить Аишу замолчать. В конечном счете дело заметили власти. И хотя в ее стране женщин в тюрьму не сажали, полиция все же арестовала ее.

Аишу «вразумляли». Стращали всевозможными наказаниями. Тюремщики бросили ее не в камеру, а в промозглый и темный подвал полицейского участка, где не было вообще никакого света, а пол был земляным. Вокруг нее сновали пауки, жуки и крысы.

Аиша рассказала нам, что запуганная, почти готовая сдаться, она хотела взмолиться Господу и сказать Ему, что больше не может выдерживать муки. Но, когда она в отчаянии взмолилась, из ее души полилась лишь мелодичная хвала.

Аиша пела.

Удивленная и ободренная звуками собственного голоса, изумленная новым ощущением от присутствия Бога рядом с ней и внутри нее, она еще громче воспела хвалу Иисусу и прославила Его. А потом она заметила, что весь полицейский участок над ней как-то странно затих.

Позже в ту ночь откидная дверца в подвал открылась, и сквозь тьму пробился свет. Сам начальник полиции спустился вниз, вытащил Аишу и сказал ей: «Все, иди домой! Ты свободна!»

Она возразила: «Пожалуйста, не надо! Нельзя! Уже за полночь, я не могу допустить, чтобы меня одну увидели на улице!» Конечно, он знал, что женщине по закону нельзя находиться вне дома ночью, а она гадала, не уловка ли это, призванная причинить ей еще больше бед.

«Ты не понимаешь, – сказал ей начальник. – Не волнуйся. Я сам тебя провожу… но при одном условии».

Аиша тут же предположила, какие у него намерения, но оказалось, ничего дурного тот не замышлял.

Начальник полиции, один из самых могущественных людей в городе, смотрел на юную Аишу и в недоумении качал головой. «Не понимаю, – признался он. – Ты же ничего не боишься!»

Он вздохнул и снова потряс головой. «Моя жена, дочери, все женщины в моей семье боятся всего до дрожи. А ты не боишься ничего! И я доставлю тебя домой целой и невредимой. А через три дня приду к тебе и отвезу в свой дом.