«Паркеру буквально все сходит с рук».

«Ради короля они пожертвуют чем угодно».

Вот сколько мы стоили, с их точки зрения. Две жизни. Сплошные потери. Будущее, каким оно должно было стать для меня, просто исчезло.

Я ошибалась. Этот город ничего у меня не отнимал. Виноваты были не горная дорога, не отсутствие уличных фонарей и не безжалостные крайности. А люди там, на утесах, которые смотрели на весь мир свысока. Прикрывали своих. Сколько ему тогда было — четырнадцать? Пятнадцать? Слишком мало, чтобы садиться за руль. В тот раз он бы так легко не отделался, какие бы ни нашел для себя оправдания. Существуют законы, которые невозможно обратить в свою пользу или обойти.

Его вопрос тем вечером, когда он стоял надо мной в ванной, — думаю ли я, что он хороший человек. Его стремление получить от меня отпущение грехов. Нет. Нет в нем ничего хорошего. Внутри у него вообще ничего нет, кроме убежденности, что он заслуживает каждой малости, какая ему только достается.

Вместо простой истины, единственной, имеющей значение: Паркер Ломан убил моих родителей.

— Завтра у меня назначена встреча с детективом Коллинзом, — выпалила я. — Если я ему скажу, в дальнейшем ход расследования будет невозможно предугадать. — Это было предостережение. Я произнесла его, чтобы увидеть, что сделает или скажет Коннор. Я уже не смогу помешать полиции подозревать Коннора или меня.

Коннор снова оглянулся на входную дверь, и я была готова поверить, что он явился сюда не один. А может, я просто вдруг начала видеть опасность во всех и каждом — поняла, на что мы все способны.

— Сэди погибла из-за Паркера? — спросил он.

— Не знаю, — ответила я. И вспомнила слова Лус о том, что отношения Сэди с Паркером — потемки. Сэди считала, что я ее секрет, и я была им. Причина, по которой меня приняли, причина, по которой этот поступок был правильным, — та же самая, по которой Паркер странно отреагировал, впервые увидев меня там. Он точно знал, кто я. И Сэди наконец узнала его настоящего.

Я не знала, кто расправился с Сэди и почему. Знала только, что она открыла тайну, которую берегли обе наши семьи, и теперь была мертва. Увезена с вечеринки обратно к себе домой в моей машине.

Все мы были там в тот вечер. Сделать это мог кто угодно.

Внезапно мне понадобилось, чтобы Коннор ушел. Мне требовалось разобраться в своих мыслях, найти способ защитить себя. Я скрестила руки на груди.

Он переступил с ноги на ногу.

— Будешь завтра на церемонии? — спросил он.

— Да. А ты?

— Все будут. — Он удерживал взгляд на моем лице.

Я покачала головой и отвернулась.

— Там и поговорим. — Лучи фар взрезали занавески на передних окнах и заскользили дальше. — Тебе пора, — добавила я.

— Можешь поехать со мной. В квартире одна спальня, но я посплю на диване…

Однако я точно знала, что должна сделать. Для того чтобы разобраться с Ломанами, одних слов мало. Нельзя сражаться против такой силы, не имея за душой ничего, кроме веры. Нужны доказательства.

— Увидимся завтра на церемонии, Коннор, — сказала я, распахивая входную дверь. И затаивая дыхание. С Коннором, вдруг поняла я, никогда не было полной ясности, как он поступит дальше.

Он повернулся на пороге, хотел что-то сказать. Потом передумал. Окинул взглядом темную улицу, прищурился.

— Не следует тебе оставаться здесь.

Я не ответила, начиная медленно закрывать дверь, пока он не отступил. В щель между занавесками я смотрела, как он идет к своему фургону — тень в ночи. А потом провожала взглядом удаляющиеся тормозные огни, пока не убедилась, что он уехал.

* * *

Теперь, с моим новым пониманием прошлого, Литтлпорт глухой ночью стал восприниматься совсем иначе. Уже не как город извилистых дорог, аварий, отсутствия уличных фонарей и трагедий из-за того, что кто-то задремал за рулем. А как место, где бродят виновные, и не думая каяться. Место, которое делает из людей убийц.

Я нервничала и постоянно поглядывала в зеркало заднего вида, надеясь, что мой переезд в «Голубую мухоловку» пройдет незамеченным.

Преступление совершилось именно там — так я считала. Не в доме Ломанов, не на утесах и не на пляже, как в прошлом году объявила полиция. А здесь, на другом конце города.

Стоит мне только обо всем рассказать в полиции, как дом обыщут, оцепят, закроют для гражданских. А мне требовались доказательства в подтверждение всему, во что я верила.

Фонариком в телефоне я осветила себе тропу от подъездной дорожки до входной двери. Здесь, на высоком берегу, по соседству со множеством незастроенных участков, каждый порыв ветра казался угрожающим, и я то и дело пускала луч света на деревья и пустую дорогу, пока наконец благополучно не укрылась в доме. Свет я включать не стала. На случай если кто-нибудь следит за домом. Я ощущала присутствие каждого из них в тени моей памяти: Фейт, полиция, Паркер у стены гаража. Столько людей, которые что-то видели и что-то знали. А теперь здесь еще и Грант с Бьянкой, и я, точно так же, как Лус, понимала: ради защиты короля они пойдут на все.

Ориентируясь по памяти, я провела ладонью по дивану, стульям, кухонному столу и продолжала ходить по дому. Фонарик я старалась держать низко, подальше от окон. Мамина картина на стене, ее голос в ушах: «Вглядись, присмотрись еще раз. Скажи мне, что ты видишь».

Я понимала, в этом весь фокус. Не сменить угол зрения или подробности истории, не подступить на шаг ближе или отойти дальше, а измениться самой. Мне вспомнился тот вечер, когда я стояла за маминой спиной, а она делала снимки в лодке Харлоу — снимки, которые в конечном итоге привели ее к этой картине. К пейзажу, который она снимала и рисовала раз за разом, словно гналась за чем-то. Теперь я видела все, что осталось за кадром, все, что помещало эту картину в контекст — лодку, в которой она стояла, нас с Коннором, играющих в «Что я вижу» у нее за спиной. Неприкрытую ясность того момента, пока тени перед нами продолжали тускнеть, растворяться в ночи. Как будто жизнь, которую она вела, и жизнь, к которой она стремилась, все это время была одной и той же.

Я отошла от картины, направилась к закрытой двери в конце коридора. Мы с Лус тем вечером пробовали нажать ручку этой двери, но она была заперта. Тогда я хлопнула ладонью по панели, надеясь этим ударом заставить вздрогнуть тех, кто там, внутри.

Теперь дверь скрипнула и подалась, из темноты зловеще проступили очертания мебели. Здесь шторы были плотно задернуты, и я наконец включила свет, отвоевавший у темноты белое покрывало на постели, сундук темного дерева, стопку одеял возле него. Откинув крышку, я заглянула внутрь — запах сосны, старых стеганых одеял и пыльного чердака.

Он был открыт, насколько мне помнилось, когда я пришла сюда на следующий день после вечеринки, чтобы навести порядок. Был ли ее телефон внутри уже тогда?