Прошел второй день работы, третий. Зрителей заметно поубавилось. К концу третьего дня осталось немного мальчишек, которые больше играли, чем наблюдали за пленными. Им даже надоело в нас камни кидать. Охранники уже кучкой сидели, курили, разговаривали о чем-то. Автоматы или на коленях, или на земле рядом.

Прихромал Шамиль. Постоял, посмотрел. А перед уходом крикнул:

— Работайте скорее! Работа делает свободными!

Полковник замолчал.

— Arbeit macht frei, — тихо сказал Дальский.

— Что? — не понял Белов.

— Это было написано на воротах Бухенвальда.

Бывший начштаба пожал плечами:

— Не знаю. Не был там. Мне и Чечни хватило.

Посмотрел за окно, на серебряные от инея ветки яблони, потом на своих ребят, которые молча слушали его рассказ о том, что им и без того было хорошо известно, и продолжил:

— Откладывать побег на последний день — ненужный риск. Вдруг чечены надумают закончить сами или опять зрители придут? А потому решили напасть на охранников в конце четвертого дня. Сил, правда, поубавится к концу работы, но зато и охрана устанет. К тому же наступит вечер, начнет темнеть, а в темноте легче оторваться от погони. Работая, мы внимательно осматривали окрестности, потом обсуждали, кто что заметил. Так что направление движения уже было намечено. Если в пять часов внезапно напасть на охрану, то минуты за три-четыре можно управиться. В селе, конечно, услышат стрельбу, но пока соберутся, прибегут — это минут сорок. Пока определят направление нашего отхода, пока соберутся отставшие или ленивые — еще полчаса. Пока свяжутся с другими селами, чтобы там были готовы нас перехватить, еще пройдет какое-то время. Значит, часа два у нас в запасе будет, можно по горам уйти километров на десять. Как раз начнет смеркаться. Правда, десять километров — это в лучшем случае, потому что среди нас будут раненые.

Ночью пошел дождь. В подвале его не было слышно, но когда нас утром выпустили из-под земли, мы увидели лужи во дворе. Пока работали, дождь то прекращался, то начинал лить сильно, то моросил. К полудню мы все были насквозь мокрыми.

В этот день нас охраняли двенадцать человек. Среди них был один, похоже, украинец, наемник. Высокий такой, плотный. Он был ранен в плечо и прибыл в село, чтобы, вероятно, отсидеться до заживления раны. Поначалу охранники следили за периметром, а потом, как и обычно, собрались в кучу и принялись болтать. Украинец сидел отдельно. Ему, судя по всему, объяснили, кто я, поэтому он периодически кричал, обращаясь ко мне, что-нибудь вроде:

— Хреново работаешь, полковник! Шо стоишь, москаль хренов?

Но потом ему это надоело. Парень просто курил, прикрываясь плащ-палаткой.

Около пяти опять хлынул ливень. Охранники сбились под натянутым тентом и наблюдали оттуда. Украинец так и остался под своей плащ-палаткой, пряча под ней и автомат. До тента охраны было шагов двадцать, до украинца чуть меньше, только он сидел в стороне, на склоне горы метрах в тридцати от тента. Лучшего момента могло и не быть. Я, перетаскивая камни, приблизился к украинцу и выпрямился.

— Шо встал, бисова душа? — крикнул тот.

Я сделал вид, что очень устал. Вытер рукавом воду с лица и спросил:

— Пане мает цигарку?

Почему-то мне показалось, что я говорю на украинском. Но он понял. Скривился:

— Свою иметь надо.

— Будь ласка, — попросил я.

Украинец подумал и полез в карман за пачкой. Я двинулся к нему, украинец крикнул, чтобы на месте оставался. А до него уже не больше пяти шагов. Парень вынул из кармана пачку, хотел достать из нее сигарету и кинуть мне, но шел дождь. Тогда он приказал показать, что у меня в руках. Я продемонстрировал пустые ладони и вновь пошел к нему.

За мной наблюдали другие пленные. Двое отошли в сторону будто по нужде, а с другой стороны площадки еще трое должны были затеять потасовку, чтобы отвлечь внимание охраны.

Я подошел и взял сигарету. Украинец полез за зажигалкой, придерживая автомат рукой на перевязи. Тут до меня донеслись крики — началась инсценировка драки между пленными. Тогда я ударил украинца в подбородок, надеясь опрокинуть его с одного удара, — у того только голова мотнулась. Ударил второй раз. Бил сильно, насколько мог, но парень оказался крепким. Я схватил рукой автомат и попробовал выдернуть, однако сразу не удалось. Украинец попытался вскочить. В этом была его ошибка. Я сбил его с ног, а рядом оказался камень.

Тут прозвучали первые выстрелы. Я обернулся и увидел, что охранники стреляют в воздух, пленные разбегаются, а кто-то уже мчится к тенту. Наконец те, кто нас стерег, поняли, что случилось, и начали бить по ребятам. Я дал очередь по тенту, по тем, кто успел выскочить из-под навеса и стрелял по нашим. Патроны в рожке закончились, но второго магазина уже не потребовалось. Двое наших добежали и начали работать ломами.

Все произошло даже быстрее, чем мы предполагали. Четверо пленных были убиты, семеро ранены, а тот самый запуганный старлей — тяжело. Автоматы мы собрали, обнаружили у одного из сторожей еще и пистолет. Плохо только с тем хохлом получилось… По идее, я должен был сразу его обыскать, проверить, жив ли. Я ему булыжником дважды по голове ударил, но, видать, крепкая башка оказалась. Так вот, к нему двое наших подошли, а он очнулся и из пистолета обоих уложил. Потом мы при нем две гранаты нашли.

В общем, в бега, в горы пошли сорок три человека, шестеро из которых раненые. Старлея оставили. Обнял я его, обещал родным сообщить, что и как. Если дойдем, конечно. Дал ему гранату. А что делать? Парень в грудь и в живот был ранен. Шансов донести его — никаких. Других раненых перевязали, как могли, уже на ходу. На ближайшую гору поднялись, спускаться начали, в лес вошли. И тогда только далекий взрыв гранаты услышали. Я позже, уже с зоны, письмо родителям старлея написал, как, мол, и где их сын погиб. Сначала из СИЗО писал, но оттуда мои письма не доходили…

Мы по лесу — то вверх, то вниз по горам. Потом к ручью какому-то спустились и по нему пошли. Дождь перестал. До темноты привал не делали, даже когда раненые идти не могли, тащили их на себе по очереди. Наконец остановились. Штыками веток нарубили, костер развели и вокруг него, тоже по очереди, грелись и обсыхали. С рассветом отправил я в разные стороны ребят на разведку. Но когда они вернулись, все равно непонятно было, где мы. Но двинулись дальше — на север. Ведь там Россия, значит, мимо не пройдем. К полудню на окраину какого-то села вышли. Заходить в него не стали: техники на улицах не видно, следовательно, наших там нет.

Четыре дня мы так крутились. Сил мало уже оставалось. Утром пятого дня начали движение и почти сразу на шоссе наткнулись. Легли в кустах придорожных, наблюдаем. Ждем, когда машина какая пойдет. Где война? Идет ли она? Ничего неизвестно. Тихо вокруг. В плену-то когда были, чечены говорили, что федералов мочат со страшной силой, мол, почти всю Чечню освободили. Нет машин — пустая дорога.

Когда солнце поднялось, ослик с тележкой показался, девочка его ведет. Послал я солдатика к ней, но тот вернулся ни с чем: ребенок не понимает по-русски… Еще через пару часов снова девочка показалась, только уже с другой стороны. И не одна. Рядом с ней шагал Шамиль. Идет, положив на плечо автомат, и улыбается. Не дошли они метров тридцать до нас и остановились. Девочка ему рукой показала на кусты, за которыми мы лежали. И тут мы заметили, что идти некуда: нас обложили, с трех сторон на нас надвигались плотной цепью чечены. Один путь — через дорогу, но и там наверняка ждут. Иначе не стал бы Шамиль так показываться.