Северный Олень

– Джонатан.

Я стоял возле двери. Смотрел в маленькое зарешёченное окошко в ней. Парень сидел на постели и испуганно пялился на меня.

– Слуа[8] тебя побери, Джонатан.

Он нахмурился, затем посмотрел в пол. Только не на меня. Не на меня.

Комнату его плохо было видно в полумраке, но выглядела она хуже обычных. Более бедной. Наверняка его поместили сюда специально, чтобы преступник не мог особо ничего сделать.

Он хотел приказать мне убраться. Но не смог.

Вряд ли его особо кто навещал за всё это время.

Джонатан помолчал.

Мне сложно было его винить. Будет здорово, если он ещё не разучился разговаривать.

– Я принёс тебе кое-что.

Залез в карман и достал оттуда небольшой брелок. В виде кошки. Брелок шершавый, его приятно гладить. Протянул предмет сквозь прутья и ближе прислонился к двери.

– С Рождеством, Джонатан.

Он наконец посмотрел на меня. Но подойти боялся. Боялся, что я мог что-то сделать с этим брелком. Что это ловушка, насмешка, издёвка.

Но я не издевался.

Мне было его жаль.

Так жаль.

– Сегодня Рождество. Нам читали лекции, и скоро будет праздничный ужин. А праздник от лицея заключается в том, что весь вечер и ночь мы можем делать что захотим, ну, ты понимаешь, в пределах нормы, вроде как веселиться и отмечать, можно будет даже сходить на какой-то фильм, его будут показывать в зале. О тебе почти никто больше не говорит. Кажется, они только немного боятся, что ты сбежишь, – при этих словах я начал ухмыляться. – Боятся, что ты подожжёшь всех заживо. Идиоты, правда?

Я бросил брелок на пол в камеру Джонатана, постучал пальцами по перекладинам маленького окошка в двери и проследил за тем, как взгляд заключённого становится чуть мягче, когда он увидел, что подарок не был бомбой или ловушкой.

Но он так и продолжил сидеть на кровати.

– С Рождеством, Джонатан, – повторил я и перешёл на шёпот, подобно брату: – Я ещё приду к тебе. Прости.

Всё. Я отвернулся и побрёл прочь из этого коридора одиночества, комнат, в которых обычно селят опасных нарушителей законов лицея.

Когда я уже почти покинул коридора, услышал, как Джонатан, стукнувшись головой о дверь камеры, подобрал брелок в виде кошки и громко прошептал что-то на исландском.

Я не понял слов.

Кажется, он тоже.

* * *

Подумать только. Вот и наступило Рождество. Откровенно говоря, лично я его терпеть не могу. А вот брат этот праздник всегда обожал. Но после пожара, в котором погиб наш отец, Дрю в зимних праздниках старался будто бы забыться. Я постоянно замечал, что его гложет чувство вины, – по-моему, отблеск этого чувства навсегда отпечатался на печальном лице брата. И во время Рождества он выглядел будто бы ожидающим, что всё изменится, хранящим надежду и одновременно безумно несчастным.

Потому я перестал любить Рождество. Да и, честно говоря, будучи только ребёнком до того пожара, я не успел сформировать своё понимание семьи. А со смертью отца образ семейного счастья был навсегда для меня утерян.

И вот с каждым годом Эндрю всё сильнее пытался вернуть мне ощущение духа семейного праздника, но пока что безрезультатно.

Теперь же мы отмечали Рождество без взрослых и бессмысленных гостей, без тишины, которая напоминала об отсутствии одного члена семьи. Теперь мы праздновали шумно. Я веселился с кучкой таких же, как я. Подростков, у которых отняли право и возможность на семейное счастье.

Впрочем, многим из нас это было и не нужно.

Ведь мы бессмертны. У нас есть особые силы.

И Олеан смог достать алкоголь.

Да ещё и гитару откуда-то притащил. Без понятия, как они провернули это с Дрю, но я не отказался позже сыграть им.

На ужине нам снова прочитали лекцию. Праздничный стол. Даже налили детского шампанского, серьёзно?

Август подскочил к нашему столу, демонстративно повернувшись задом к произносящему речь директору, и громко прошептал:

– Не против, если попозже завалюсь к вам?

Олеан пожал плечами, не глядя в вишнево-алые глаза Сорокина, но вскоре улыбнулся и хмыкнул.

– Думаю, что весь лицей будет перебираться из комнаты в комнату. У нас же тусовка. Все будут ходить пьяными, накуренными… Кстати, ни у кого нет…

– Читаешь мысли? – Август загадочно-мрачно ухмыльнулся, похлопав по карману своей длинной чёрной лётной куртки. – Мне кое-как передали кое-что лёгонькое, так что последствий не вызовет, а веселья прибавит.

Я выгнул бровь, глядя на новоиспеченного дружка ла Бэйла. Откровенно говоря, мне он не нравился. Слишком уж похожи они были с белобрысым, а два дьявола для одной команды было уже много.

– Не вижу смысла в наркотиках, даже лёгких, когда есть алкоголь. Лучше бы привёз водки с родины, если верить слухам, вроде как у вас с ней там всё в порядке.

Август сел рядом и улыбнулся шире. Я заглянул в его глаза и понял, что он уже немного принял. Парень постукивал ногой по полу и покусывал губы, продолжая ухмыляться. Ему явно было весело, пускай выглядел он при этом абсолютно адекватным. Насколько Август вообще мог выглядеть адекватным.

– Да брось, рыжик-бесстыжик. Водку передать тяжелее, да и этот вопрос исправил наш многоуважаемый мистер Олеандр. Ага-а. Это не полноценные наркотики, просто лёгонькая травка. Один раз, как говорится, не…

– Да мы поняли уже, – перебил я его, замечая, что белки глаз у парня слегка покраснели, но это могло быть и просто от недосыпа, к примеру. – Но всё равно, в чём смысл? Эффект-то такой же, что и от выпивки.

– О, ну, Дэмиан, – он засмеялся. Смех у него был не хриплый, как у Олеана, а более звонкий, но сильно приглушённый. – Дело ведь не в способе достижения веселья и эйфории, а в том, что ты потом детям расскажешь. Ах, ну да… Какие у нас могут быть дети? – он озорно пихнул меня в бок и заорал на всю столовую: – Мы же бессмертные! Бессмертник, бессмертник!

Это был герб лицея – этот самый бессмертник. Цветок такой. Мы проходили на одном из уроков. Его научное название переводится как «золотое солнце», или что-то вроде того, что довольно иронично. Как только организаторы умудрились отыскать этот чёртов цветок и сделать его гербом лицея для бессмертных при умирающем солнце?

Директор речь свою уже закончил, потому Августа не собирались наказывать за громкие выкрики.

Я толкнул его в ответ, сильнее, чем ожидал, и парень чуть не свалился со стула.

– Больно же! Урод, – он сказал это мрачно, но без особой злобы. Я научился это различать. Толкнув меня в ответ ещё раз, Август продолжил: