– Я верю в тебя. В твои способности. Ты мне нужен сейчас. Мне нужна… твоя сила. Нужна.

Он произносил слова едва слышно. Его обычно спокойный, несколько даже шероховатый голос казался хриплым и больным.

Очень печальным. Печальным не до такой степени, когда ты слышишь в голосе человека какие-то жалостливые нотки, а таким, как когда он звучит, словно хрип алкоголика со стажем; несчастного больного, обречённого на гибель; как будто бы человек говорит с ножевым ранением в животе, мямлит, стараясь бормотать чётче, перед самой смертью.

Практически так оно и было – смерть нависала над ним. Но не собственная гибель.

Смерть его мамы.

– Это… будет больно?

Мы оба не заметили молчания, воцарившегося в комнате. Он – погружённый в отчаяние, я – в раздумья.

В такие моменты, я знаю, мысли текут медленно.

Те же, кто находятся рядом с потерпевшим горе, думают, напротив, чуточку быстрее.

Даже не те, что рядом, а те, кому хоть немного не плевать на этого человека.

Не того, кто умер.

А того, у кого кто-то умер.

Мне не было плевать на Хэллебора сейчас. Я был порою неправ по отношению к некоторым людям, может быть, даже был эгоистом – но раз я могу сделать что-то для своего соседа, я сделаю это. Потому что все эти клятвы о верности до гроба, о пожертвовании всем ради другого – они пусты, если ты не способен совершить хотя бы то, о чём просит тебя этот человек в данный момент.

Я отрицательно помотал головой.

– Нет. Это, разумеется, не то, что я делал тогда во время пожара – нужно не просто образовать тоннель, надо туда проникнуть, связывая его между разными пространствами. Всё намного сложнее, трудно объяснить… Это не больно, нет, скорее, очень холодно. И, вполне вероятно, страшно. Не просто же так люди с детства боятся темноты. Во тьме – все страхи, всё невидимое и всё сокрытое. Тьма – окутывает, пожирает и не отдаёт, в отличие от света, – не греет и не уничтожает. Она поглощает. Так что тебе надо будет крепко в меня вцепиться и не вглядываться во мрак. Там ты сможешь найти отражение истинного кошмара, найти собственные страхи, о которых даже не подозревал, и никогда уже о них не забыть. Самостоятельно, разумеется, по коридорам из тьмы я блуждаю недолго, потому что быстро нахожу нужные пути, порою даже вижу свет в конце тоннеля, забавно, правда? Ну так вот, лично для меня всё это не проблема. Тебе же надо быть настороже. Ты всё понял?

Коул кивает. Я вздыхаю в ответ, ощущая тяжесть его печали. Скорбь заставляла почувствовать пустоту даже меня. А с чем уж я точно не хотел сталкиваться, так это с ней. Темнота лучше, чем пустота. В темноте можно найти что-то, отыскать свет, поймать живое или осязаемое – в пустоте же не существует абсолютно ничего. Даже тебя самого.

Я встал, глядя на повесившего голову Коэлло.

– Отправляемся сейчас или ты хочешь подождать, подготовиться морально?

С ответом он не медлил.

– Сейчас.

Я кивнул.

– Хорошо.

Он наконец снова посмотрел на меня, ожидая указаний. Я протянул ладонь.

– Возьми меня за руку. Мне придётся провести тебя сквозь саму тьму, да такую непроглядную, что можешь споткнуться о собственные ботинки. Не отпускай меня, – снова предостерёг я Коула, грубовато сжав его ладонь. – Это очень важно.

Он кивнул, вяло сжав руку в ответ. Это было не очень приятно: ладони у него были сухие, шероховатые. Но я просто не обращал на всё это внимания, открывая портал.

– Опиши это место поподробнее. Желательно прямо сейчас ярко представить образ и припомнить детали, отличающие его от прочих. Ты же там бывал когда-то раньше?

– Да. Могу описать детали… я был там. На похоронах бабушки.

– Отлично. Начинай.

Коул даже для верности назвал мне адрес, хоть я не знал, помогает ли это, рассказал о кладбище поподробнее. Я примерно представил местность и, сконцентрировав силы и призвав тьму, открыл портал.

– Не теряйся.

В последний раз предупредив его, я ступил внутрь тоннелей из темноты.

Коэлло потащился вслед за мной, чуть сильнее сжав руку. Я почувствовал себя спокойнее и увереннее, погружаясь во мрак.

Вон он – мой дом.

То место, где я – главнее всех. Где я – правитель, бог ночи.

Темнота.

* * *

Могила была ещё тёплой, если можно было так выразиться – разумеется, в прямом смысле земля, которой засыпана яма, не была тёплой вообще никогда в такое время года, и холмик был покрыт инеем, но слой был свежий, а значит, закопан гроб был совсем недавно. Похороны состоялись незадолго до Рождества.

Прибыв на кладбище – адресом я не ошибся, мы прошли к ближайшим новым могилам, и я остановился возле Коула, когда он застыл напротив небольшого надгробия.

В веснушчатом лице читалось какое-то иное значение. Чувства Хэллебора изменились, или мысли прояснились, что-то в этом духе.

Коэлло осознал, что его мать умерла.

Окончательно и бесповоротно.

Бессмертный осознал гибель первого близкого смертного человека и медленно начал подходить к мысли о том, что каждый, кто когда-либо был ему дорог, исчезнет.

Если такие вообще были.

Я сомневался в том, что Коул любил хоть кого-то искренне.

В его глазах цвета охры никогда не читалось тепла, стоило ему заговорить о семье.

Смирение – да. Некая холодность – возможно. Любовь? Ею и не пахло.

Коул не был злым, он не был злом. Просто так сложилось – свою семью этот парень не любил, и семья не сильно любила его.

Только по определению.

Ведь в семье все должны друг друга любить.

Небо было серым, и снег казался светлее, чем небеса. Плюс было довольно прохладно. Я убрал руки в карманы толстовки, в которой был ещё в комнате – мы с моим спутником не медлили и потому даже не оделись потеплее.

Стая ворон взлетела и с криками пронеслась над нашими головами, будто бы говоря с надгробиями умерших, прощаясь с ними в последний раз. Эти птицы вдохновляли меня – они были такими же тёмными, каким я ощущал себя, и мне нравилось слушать их крики.

Ведь вороны не поют.

Они кричат.

Коул вздрогнул, подняв голову. Он провожал птиц слегка посеревшим, подобно небу, взглядом, а после, снова переводя взор на могилу, опустился сначала на одно колено, затем на другое. Сев на покрытую инеем землю, он дотронулся до неё чуть дрожащими белыми пальцами, не боясь их застудить.

– Привет, мама, – Коул говорил тихо, но его слова напоминали крик воронов и ворон в этой кладбищенской тишине. Я остался позади него, не желая мешать.