Здесь, да простит нас уважаемый читатель, мы вынуждены вновь, на некоторое время прерваться, и отвлечь вас от основных событий нашего повествования, для того, что бы познакомить с довольно мерзкой и страшной реалией того времени. Постараться донести до вас то, что весьма затруднительно объяснить, и, видимо, невозможно измерить обычными человеческими страданиями, а главное, без чего весьма трудно описать произошедшее со славным капелланом в ту темную, полную таинственных сюрпризов ночь.

Итак: в городах средневековья подобного рода гробницы, которая предстала пред взором нашего падре, встречались нередко. На самых людных улицах, на площадях кишащих зеваками, на рынках и набережных, можно было наткнуться на нечто вроде погреба, колодца или замурованную, зарешеченную конуру, в глубине которой днем и ночью возносило моление человеческое существо, добровольно обрекшее себя на вечные стенания, на тяжкое покаяние. В начале XVII века, во времена, когда происходила наша история, подобные отречения от собственной сущности, потребностей своей натуры, от самой жизни, встречались всё реже, и уже не являлись чем-то обыденным, оставляющим людей равнодушными. И все же, сей пережиток прошлого, эта жуткая келья, есть не что иное, как промежуточное звено, прозябающее на пороге, во вратах меж жизнью и смертью. Мы не возьмемся утверждать, отважимся лишь предположить, что если есть где-нибудь на земле ворота в Ад, то это они. В сих мрачных застенках добровольного заточения, пред вами непременно предстанет живое существо, обособившееся от человеческого общества, не считающееся ещё мертвецом, но и, несомненно, не пребывающее в списках живых. Набредя однажды на подобное место, ты тут же начинаешь ощущать, как глаза отказываются видеть, а уши слышать, эту непрекращающуюся мольбу, вырывающуюся хрипами из доведенной нечеловеческими условиями умерщвленной плоти; этот безжизненный лик, которого испугалась бы сама смерть, отчего несчастный, испуская приглушенный душевный ропот, до сих пор дышит, не внемля уже ни солнечным лучам, ни текущему в обычном порядке времени, ни даже людской реакции, подчас жалостливой и милосердной, а зачастую бездушной и жестокой. Но, не вдумываясь в страдания, невозможно добиться сочувствия. От того наверное принося несчастному мученику пищу и воду, горожанам в меньшей степени было присуще участие, чем праздный интерес – жив ли ещё затворник, этот гниющий в погребе скелет, и если да, то на какой стадии его гибель?

Когда то в Париже насчитывалось немало мест добровольного затворничества, откуда исходило неописуемое зловоние, и доносились беспрестанные молитвы. Ведь само духовенство радело о том, чтобы они не пустовали, так как это служило бы признаком оскудения веры. Но сегодня всё изменилось, как человеческие ценности, так и церковные устои, что послужило исчезновением сих страшных проявлений самопожертвования. Да-да, исчезновению, как полагали многие из живших в XVII веке, к коим относился и наш капеллан. Но частенько бывает так, что наши убеждения, лишь плод наших же иллюзий, заблуждений, не позволяющих реально оценивать происходящее вокруг и допускать то, что даже трудно представить, но отчего существующие реалии не изменятся и уж точно не станут таковыми, кои могут нарушить ваши хрупкие воззрения.

И вот, в подтверждение к сказанному выше, падре Локрэ, узрел именно такую гробницу, что повергло его в глубочайшее изумление. Подобравшись к зарешеченному отверстию, он заглянул вовнутрь. Смрад, разлагающейся плоти и нечистот ударил в нос священнику. Его испуганные глаза, тщетно намеревались проткнуть взором густой удушливый мрак.

– Кто здесь?

Стоя на коленях, капеллан направил вопрос во тьму, схватившись за стальные прутья. Ответа не последовало.

– Отвечайте, если там кто-то есть?!

В ответ послышался тихий хрипловатый смех, предшествующий звукам, напоминающим человеческий голос.

– Странное дело сударь мой, но вы сами не зная того, оказались весьма близки к истине. Здесь вероятнее всего скорее никого нет, чем кто-то есть.

– Но я слышу ваш голос, значит вы там, вы живы! Спорить с этим глупо, это всё равно, что противостоять Божественному Провидению, а это грех. Ведь если, даже самый никчемный, человек находится среди живых, то всё в этом мире идет не так, как если бы его не было на земле. И это истина!

Из мрака вновь послышался тот же снисходительный смех.

– Это несусветная чушь! Человеку, а точнее самовлюбленному болвану, всегда кажется, что в его отсутствие на земле, непременно, что-либо измениться, случиться непоправимое. Когда человек говорит: «…меня в то время ещё не было на свете», подразумевая, что он ещё не был рожден, и у окружающих, таких же глупцов как он сам, порой, это вызывает беспричинное веселье. Когда же о человеке говорят: «…он уже не мог присутствовать, по причине смерти», как правило, это вызывает грусть. Заметьте, насколько разнятся реакции на одни и те же обстоятельства – ведь человека, просто напросто нет на земле! Не важно, по какой причине! Его попросту нет и всё! А вы толкуете о какой-то дурацкой истине.

– Извольте ответить: кто говорит со мной, и что вы здесь делаете?»

– Вы и вправду, сударь, не в себе. Те, кто отреклись от всего, и заживо похоронили себя, не имеют имен, судеб, не имеют ни прошлого, ни будущего. Плоть моя безжизненна, а душа мертва. А что касается занятия, то в последние четверть часа, я ничем не занимаюсь, кроме того, как наблюдаю за умалишенным, посылающим проклятия Небесам, в столь гнусном и наверняка проклятом месте, да ещё посреди ночи.

Слова незнакомца заставили Локрэ испытать некоторую неловкость, что было вовсе неприсущее нашему священнослужителю, быть может, поэтому, он, неожиданно для самого себя, сказал правду, что так же случалось весьма редко.

– Видите ли, я просто испытал отчаяние, не сумев отыскать каменного креста, стоявшего когда-то несколько севернее Монфокона…»

От собственной откровенности, капеллан почувствовал ещё больший конфуз, чем от слов затворника, что тут же отрезвило его, заставив придти в себя. Он, ломая руки и изобразив на лице благообразную улыбку, решил не изменять своим жизненным принципам, то есть соврать. Но «черную» душу непременно тянет в преисподнюю. Будто учуяв это, а так же внутренние смятения священника, незнакомец, если это был не сам сатана, задал вполне невинный вопрос, подтолкнувший падре к греху.

– Ну, и зачем же, добрый человек, вам этот крест?

– Видите ли, мой покойный друг, господин барон Д'Анж, перед смертью обратил ко мне своё последнее желание. А как вы знаете «последнее желание» умирающего, свято. Так вот, он наказал мне, найти этот крест и помолиться за упокой его Души.

При этих словах, священник покорно склонил голову.

– Странная просьба.

– Да уж, какая есть. Вот только не выполнить мне её. Глаза наливаются слезами, когда подумаю, что душе несчастного барона…

Падре умолк, услышав хрипы и кашель, донесшиеся из мрака.

– Не горюйте, друг мой. Нет ничего проще, чем помочь вашей беде.

Руки Локрэ, обхватили решетку, и он припал к смрадной дыре.