Кроткий человек в рясе, как правило, является объектом весьма малоприметным, не привлекающим интереса не только постояльцев, но даже трактирщиков – самых любопытных людей на земле. Не явился исключением и наш капеллан. Смиренно помолившись, он довольствовался скромным ужином, после чего отправился в снятую на ночь комнату, и, как полагал, хозяин харчевни, отошел ко сну. Так это было или нет, и чем бы ни занимался в столь поздний час святой отец, в занятой им коморке, осталось скрытым от глаз кабатчика, прислуги и гостей, а значит, не могло потревожить даже самую последнюю дворовую девку, что характеризовало «кюре из Аверно» как тихого и неприметного человека. Однако когда, около двух часов после полуночи, он облаченный в рясу и плащ, появился на пороге конюшни, потребовав оседлать свою саврасую кобылу, то вызвал немалое недоумение и интерес со стороны прислуги, к своей скромной персоне. Предчувствуя череду глупых вопросов, а значит впоследствии бурных обсуждений и пересудов ненавистной черни, что нарушало планы Локрэ, он решил сам, безотлагательно предоставить объяснения, на его взгляд, впоследствии заставившие молчать глупых простолюдинов, проступая в их памяти лишь благоговением и смиренным восторгом пред столь просветленным служителем Господа.

– Приснился мне, сын мой, Антоний Великий, преподобный.

Обратился падре к конюху.

– …преодолевший Фиавидскую пустыню, и бредущий на встречу мне по водам Нила, будто посуху. «Приди ко мне…» – говорит он – «…брат мой, приди поскорей, скачи без усталости и сомнений, ибо я жду тебя!»

В глазах капеллана сверкнул огонек одержимости, что напугало набожного крестьянина, седлавшего кобылу. Он помог священнику взобраться на лошадь, и молча поклонившись, когда тот выехал во двор, с искренним сочувствием, проводил восхищенным взглядом до ворот.

Покинув, пределы «Милостивого Мартина», капеллан, отыскав, в кустах, свой сверток, припрятанный незадолго, тревожно озираясь, забрался на кобылу и направился к Монфокону. За время неспешного шествия его саврасой кобылы меж невысоких холмов, поросших редким лесом и густым кустарником, Локрэ почудилось, что за ним кто-то едет. Несколько раз, останавливая лошадь, он, сжимая под плащом пистолет, настороженно вслушивался в тишину, наблюдая за окутанной мглою дорогой. Но сколь Падре не прислушивался, всматриваясь во мрак, ни единой причины для волнения не обнаружил. «Если бы я был суеверным человеком, непременно повернул бы обратно» – подумал святой отец, стараясь подзадорить свою угасающую решительность.

И вот, наконец, копыта кобылы съехав с мягкой песчаной дороги, ударили о каменистую почву. В темноте, гигантским, уродливым великаном, предстал пред капелланом Монфокон. Крик филина, наполнил жутким, зловещим звуком пространство, ужасом же душу капеллана.

Виселица представляла собой трёхъярусное сооружение на каменном фундаменте, квадратной формы, со сторонами в 7 туазов. Шестнадцать каменных столбов по трём сторонам периметра, высотой в 6 туазов каждый, и два ряда горизонтальных балок создававших на трёх сторонах сооружения своего рода «матрицы», из ячеек шириной около одного и высотой около двух туазов. С балок ещё свисали ржавые цепи, на которых вешали приговоренных. С этого чертового логова, даже нищие боялись стащить цепи, одолеваемые страхом от одной только мысли, что придется приблизиться к проклятому месту.

Одновременно на Монфоконе могло быть повешено до 45 человек, их размещали только в трёх боковых гранях куба, четвёртая сторона сооружения использовалась для подъёма и спуска тел и представляла собой каменную лестницу с воротами, ключ от которых, в давние времена, хранился у городских палачей. Тела повешенных оставлялись на виселице до частичного разложения, после чего трупы сбрасывались в специальный каменный колодец, в цоколе Монфокона, поскольку было законодательно запрещено хоронить казненных по христианскому обычаю.

Дрожащей рукой, широко раскрыв от страха глаза, падре трижды перекрестился. Спрыгнув с лошади, он, вооружившись заступом и киркой, обратил взор к звездам, пытаясь определить в какой стороне север. Как человек частично образованный и знающий, он потратил на это не более нескольких мгновений, принявшись от северной стены Монфокона, отсчитывать сто сорок четыре шага, как было указано в письме. Отдалившись от «Храма смерти» на положенное расстояние, капеллан с ужасом понял, что никакого креста не существует, по крайней мере, он не видит его. В растерянности бросаясь из стороны в сторону, капеллан метался по зарослям, полагая, что мгла могла скрыть от его очей каменное распятие, наконец, лишившись сил, он, опустился на колени, в отчаянии бросив о землю, заступ и кирку.

– Я проклинаю тебя негодяй, начертавший нечестивой рукой, сие лживое послание!

Локрэ вскочил, обращаясь к звездам, будто вытянувшись во весь рост у него появлялся шанс дотянуться до горла незримого, ненавистного обидчика, давно уже прибывавшего на небесах. Химеры кружили над его головой, а жуткие чудовища, то появляющиеся, то исчезавшие во мраке, были вот-вот готовы поглотить беснующегося священника. В глазах потемнело и лишь клыки невидимых зверей, выныривавших из тьмы, намеревались, вонзившись, разорвать его плоть. Схватившись за голову, не ведая куда бредет, он бросился к Монфокону, казалось, возжелав в гневе рассчитаться с грудой камней за обман, выместив на стенах гнусной постройки обиду, развеяв, сей мрачный склеп по ветру. Размахивая кулаками и сотрясая воздух проклятиями, одинокая фигура приблизилась к сводам мерзкого чудовища, уже готовая врезаться в несокрушимую каменную твердь, как нога священника зацепилась за корень, торчащий из-под земли, опрокинувший несчастного падре на каменистую почву. От обиды и бессилия Локрэ заплакал, мысленно прощаясь со столь желанным трофеем. Рыдая, ползком, он приблизился к каменной кладке, вцепившись закостеневшими пальцами в стебли покрывавшие цоколь. Но вдруг, будто не было припадка ярости взявшего верх над капелланом, он замер в нерешительности. Еле различимый шорох, сравнимый лишь с крысиной возней, заставил священника содрогнуться от страха. Кровь застыла у него в жилах. Он, присев на корточках, принялся встревожено вертеть головой, пытаясь найти источник странного звука.

– Это ты, подлец обманувший наши ожидания, спустился на землю на мой призыв?!

Воскликнул он, казалось, обезумев от отчаянья и ужаса сковавшего его чресла, что не давало возможности капеллану подняться на ноги.

– Быть может я и обезумел, а быть может, напротив? Господь, послал мне умалишенного, что бы убедить – разум ещё не покинул меня. В том или ином случае, я не могу понять, с кем, сударь, вы изволите разговаривать?

Отчетливо донесшиеся до ушей священника слова, несколько успокоили его, но разожгли неудержимый интерес, выросшим из мглы вопросом – «кто, может быть здесь, в этом жутком месте, в столь поздний час?» Он, встав на четвереньки, словно пес учуявший добычу, приблизился к зарешеченному оконцу, чернеющему в стене Монфокона, и возвышающемуся над землей, не более чем на три четвери пье1. За решеткой зияла беспроглядная мгла, уходя своими корнями в небытие, будто опускаясь на невидимое, даже, пожалуй, не существующее, дно гробницы.