вы так расстраиваетесь, то я вам больше ничего рассказывать не буду.

Он протянул ей лоскут, и Ольжана вытерла им глаза и щёки, промокнула нос.

– Да я не расстраиваюсь, – всхлипнула она. – Мне хорошо.

Зато Лале, похоже, было не по себе: он принялся ходить взад-вперёд, заложив руку без трости за спину. Это привело Ольжану в чувство.

– Длани, да садитесь уже! – Ольжана помахала перед лицом ладонями, суша слёзы. – Простите, я не хотела вас пугать. Вы молодец и всё чу́дно рассказываете. Видите, как я впечатлилась?

Лале сдержанно поблагодарил её, но не сел.

– Ну что же вы кружите, как коршун? – Ольжана напоследок растёрла глаза и взяла из корзинки пригоршню ягод. – Идёмте есть жимолость. Она кислая, прямо как ваше лицо сейчас, аж зубы сводит.

Лале усмехнулся.

– Спасибо.

После уговоров он всё-таки осторожно вернулся на место, бережно согнул больную ногу. Полулёг, опираясь на предплечье.

– Ну вы даёте, – вздохнул он, взяв себе несколько ягод.

Жимолость правда была ужасно кислая, но Ольжане нравилось. Она быстро слизнула с большого пальца красно-лиловый сок.

– Вот знаете, – протянул Лале задумчиво, легонько подкидывая ягоды в ладони. – Я хоть и не верю в загробный мир, а думаю, что Аршад-Арибе было бы очень приятно из-за того, что вы по нему плакали.

– Почему?

Лале положил ягоду в рот, поморщился. Пожал плечами.

– Нет уж, – возмутилась Ольжана, снова вытирая лоскутом кожу вокруг носа. – Говорите.

Лале мягко усмехнулся.

– Мне было бы приятно, если бы кто-то, похожий на вас, вспоминал обо мне и плакал так же горько, как вы сейчас. – Он отвернулся. – Наверное, ради этого даже не жалко погибнуть от руки Барта Немого.

– Вот те на-а! – Ольжана взмахнула ладонью. Буркнула шутливо: – Все вы вроде бы монахи, а не отказались бы от того, чтобы из-за вас порыдала молоденькая женщина.

Лале досадливо улыбнулся. Вытер большим пальцем линию губ.

– Ну не без слабостей.

И положил в рот следующую ягоду.

* * *

– Да, – рассказывал Юргену старик, деревенский пьяница. – Конечно, я знаю Хведара-кузнеца. Кто ж его не знает? И сын у него был – как ты и говоришь, Чеслав. Только он давно пропал.

Старик приложил руку к груди.

– Ой, что творилось! – Доверительно приблизился к Юргену. – Из-за того, что мачеха Хведарова сынка невзлюбила… И потому что сам Чеслав пошёл в мать-безумицу… Да-а…

Лицо старика – опухшее, улыбчивое – оказалось так близко к Юргену, что того окатило дурным кислым запахом. И Юргену потребовалось всё его самообладание, чтобы не отшатнуться, а продолжить участливо кивать.

Они сидели у погоста, на поваленном дереве. Юрген искал, кого бы расспросить о жителях этой деревни – Засижья, – и нашёл пьяницу, посвистывающего песню в тени вяза. А Чарна настолько не хотела разговаривать, что обратилась в кошку. И теперь гуляла по забору, отделяющему погост от леса.

На месте Чарны Юрген тоже бы ни с кем не разговаривал. А особенно – с ним самим. Всё, что он помнил о доме Чеслава, – тот жил в деревне у реки Кишны. Но Кишна петляла по всей южной части Борожского господарства, и деревень вокруг неё было будь здоров. Юрген рыскал в каждой из тех, что они успели пройти. Выспрашивал, вынюхивал и ввязывался в неловкие разговоры для того, чтобы узнать: не жил ли когда-то в этой деревне юноша по имени Чеслав?

В Засижье Юргену повезло не только потому, что пьяница знал Чеслава, – старик рассказывал всё сам, без лишних вопросов. Такая редкость среди подозрительных северян!

– Жёнка Хведара, Магда, потом на каждом углу кричала, что Чеслав пытался убить её сына, – вот отец и выгнал его взашей. – Старик приложился к баклажке. – Может, оно и так… Или не так… Кто знает? Но баба она противная. Да у Чеслава мать была, – постучал пальцем по лбу, – как говорят, с придурью… Может, и он что унаследовал, хе…

Магда, значит. Мачеха. Юрген прикрыл глаза и попытался вспомнить, каким же словом Чеслав её называл. Было ведь какое-то прозвище – часто проскальзывало, когда Чеслав рассказывал о семье. Но нет: Юрген так и не вспомнил.

– И что же? – спросил Юрген осторожно. – О нём с тех пор ничего не слышно?

– О Чеславе-то? – Старик задумчиво причмокнул. – Не. О нём даже Хведар не говорит. Я ведь, – он рассеянно указал в сторону погоста, – часто здесь сижу. И знаю, что Хведар к первой жене не ходит даже в поминальный день – она во-он там похоронена, под липой. Он не зажигает огни у её могилы. Уже много лет, да… И значит, никто не зажигает. Тяжело её душе там приходится.

По борожскому обычаю, поминальные огни у могилы зажигали только родичи. Лучше – кровные, но на худой конец годились и безутешные супруги. Это помогало душам не потеряться в холодном липком тумане другой стороны. Юргену казалось, что только бессердечный человек мог не приходить к своим мертвецам хотя бы раз в год, по осени, когда грани между мирами становились особенно тонки.

– Странная Стевана была женщина… Но добрая. Хворала часто. Ведьмовала. Видела то, что другие не видят. Может, Хведару просто перед ней стыдно, а? Что думаешь? – Старик по-свойски пихнул Юргена в бок. Снова отпил из баклажки, утёр губы рукавом. – Вот он к ней и не ходит, раз их сына прогнал.

– А где сейчас живёт Хведар?

– Да на восточном отшибе, в паре вёрст отсюда. – Старик махнул рукой. И тут его мутные глаза сузились. Лохматые брови поползли к переносице. – А тебе зачем?

Юрген почувствовал, что добродушный разговор окончен. Спрыгнул с дерева.

– Просто.

– Как это – просто? – Голос старика изменился, стал подозрительным. – Ты что, к нему наведаться решил?

Старик запоздало спохватился – точно подменили. Он грозно посмотрел на Юргена из-под набрякших век. Тряхнул лицом – закачались щёки-брыли.

– Ты кто вообще такой? – ощерился. – Что ты всё вынюхиваешь?!

Любой другой задал бы эти вопросы сразу. Но теперь Юргену даже не было смысла объясняться и называться «другом Чеслава», который «давно его ищет».

– Спасибо, – сказал Юрген вежливо и вытащил из-за пазухи серебряную монетку. Бросил её обозлённому, опешившему старику. – Ну, бывай.

Подумал: вот так, пожалуй, и рождаются сказки о таинственных незнакомцах, которые задают странные вопросы и сорят деньгами.

Юрген подхватил свои наплечные мешки и скрылся в зарослях на погосте. Перекинулся в собаку и заюлил по узким тропкам – трава была высока и колюча и хлестала его по бокам. Краем глаза он различал, как высились у могил столбики со сложенными над ними теремками-домовинами – попроще и побогаче, а некоторые и вовсе –