умерли. Даже её муж, и тот, убился на охоте после того, как вознамерился короноваться, – а её сын слишком мал, чтобы править самостоятельно.

– Батюшки. – Ольжана подпёрла щёку ладонью. – Какой ужас!

– Я знал, что вам понравится. – Лале постарался спрятать улыбку. – Так о чём я? Король Готфрид умер, а его сестра, как взошла на престол, отозвала войска из Хал-Азара. Так же поступил и савайарский король. Молодой султан стал чинить на своих землях новые порядки. Я почувствовал, что жизнь стремительно меняется, – а я ведь никогда не забывал, откуда я родом, госпожа Ольжана. И я совру, если скажу, что меня не тянуло обратно. Если я люблю чужую страну, это ещё не значит, что я не люблю родную, – просто так вышло, что я вступил в орден и уехал. Подумал, может быть, здесь мне будет лучше.

Но судя по всему, лучше ему не стало.

Потом Лале рассказывал ей об удивительных людях, встречавшихся ему на пути. О мудрых братьях-башильерах, искусных лекарях и хитрых прецепторах ордена. Но больше всего Ольжане понравилась история о воине-чародее – Аршад-Арибе.

О приключениях Аршад-Арибы ходили легенды. Лале видел его лишь однажды – и то издали – и говорил, что внешне он напоминал хищную птицу, в которую превращался: шахина, «царя птиц», лучшего восточного ловчего. Какая именно птица скрывалась под этим названием, Лале не знал – может, ястреб, или сапсан, или сокол. Лале никогда не встречал Аршад-Арибу в оборотничьем теле, а люди говорили разное. Может, это была сказочная птица, особая, имеющая мало общего с настоящими.

Аршад-Ариба был горбоносым, жилистым и смуглым, со смоляными волосами длиной по плечи. На обветренном лице – неласковые чёрные глаза. Когда-то свои же собратья-чародеи превратили его в дахмарзу – за буйный нрав и убийство старейшины. Чародеи отпороли от его души кусок вместе с колдовским умением и заключили в кинжал. И чтобы заслужить их прощение, Аршад-Ариба тринадцать лет воевал с захватчиками как обычный воин – железным оружием.

Он объездил весь Хал-Азар, и в этой стране не было никого, кто не знал бы его имени и не трепетал бы перед ним. Однажды старый султан назвал его самым отчаянным из своих слуг, а Аршад-Ариба, когда ему передали это, заявил, что он никому не слуга, – но всё равно не впал в немилость.

У него было три жены – три красавицы, о которых пели восточные акыны. Аршад-Ариба не прятал своих жён под платками, и весь свет знал, какие у них тонкие чёрные брови, алые губы и блестящие злые глаза.

После того как чародеи отдали ему кинжал с куском души, Аршад-Ариба вернул себе колдовскую силу, а кусок души переселил в свой меч. Так, он считал, его меч бьёт точнее и, как и он, Аршад-Ариба, не знает жалости…

Несколько дней напролёт Лале рассказывал Ольжане истории про Аршад-Арибу – одна другой лучше, аж мурашки бежали. Отстранённо Ольжана думала: как же так вышло, что Лале, умеющий задевать словами за живое, – ведь любая, даже самая увлекательная история нуждается в рассказчике с подвешенным языком – может быть так застенчив? На памяти Ольжаны он не раз смущался игривых красавиц-подавальщиц в тавернах. Правильно говорил брат Бриан – «па’радокс».

За эти несколько дней Аршад-Ариба стал Ольжане родным. Она с ужасом и детским восторгом слушала о том, как он утопил корабль противника, закляв шторм и раздув пламя прямо в море. Как он привозил своим жёнам зачарованные украшения из пустыни. И как шептались в песках злые духи, когда Аршад-Ариба уходил на последнюю битву, – радовались, что наконец-то приберут его к себе.

Лале объяснил: что бы ни думали Нимхе и её ученица Чедомила, кусок души, заключённый в предмет, не спасает человека от гибели. Наоборот – человек становится более уязвимым и погибает, стоит только разрушить предмет с его частицей. Аршад-Ариба проходил без клока души тринадцать лет и потом, даже высвободив колдовскую силу, не смог вернуть его на место – душа заросла. Но лучше бы ему было спрятать этот клок в укромном месте.

Аршад-Ариба погиб в поединке с рыцарем-башильером Бартом Немым – искуснейшим из иофатских воинов. Барт был огромен и спокоен, точно скала. В битве он разрубил мечом-двуручником меч Аршад-Арибы, куда тот заключил свою душу, и Аршад-Ариба рухнул на песок бездыханным.

Когда Ольжана узнала об этом, они с Лале остановились на отдых – разложили на покрывале обед, сели у журчащей реки. Лале разошёлся и принялся ярко описывать всё, что сопровождало этот день: как светило солнце, как голубело небо и как сходились в схватке войска – и как потом унесли тело Аршад-Арибы. Его завернули в саван и сожгли, а прах развеяли.

– Весь Хал-Азар горевал по нему, – говорил Лале, отпивая воду из бурдюка. – Но если вам любопытно, что думаю я… Мне кажется, он был одиноким героем. Им восхищались те, кого он не знал, а его близкие, в сущности, не были с ним близки. У него даже друзей не было – только приятели, которые жаждали занять его место или втайне опасались его горячего нрава. Детей тоже не было. А его жёны, боясь, что у них отберут накопленное Аршад-Арибой богатство, вскоре сбежали со слугами из страны. И… госпожа Ольжана, вы чего?

В носу защипало. Глаза заволокла мутная пелена.

Ольжана живо представила, как рыцарь-башильер нанёс решающий удар, как рухнуло на песок тело и как потом догорал одинокий костёр Аршад-Арибы.

И разрыдалась.

Она редко плакала, но в этот раз решила прореветься от души. История, которую рассказывал Лале, была такой долгой, впечатляющей и печальной – со всеми приключениями и тёмным восточным колдовством, – а в Ольжане так долго копилось напряжение…

Ольжана сидела на покрывале, подставив лицо под солнечные лучи, и заливалась слезами. Лале рядом с ней неловко трепыхнулся.

– Длани, что с вами? – спросил он, бледнея. – Вам больно? Я вас обидел?

Ольжана отмахнулась. Не приставай, мол, дай поплакать. Но тут же решила, что это несправедливо по отношению к нему, и протянула:

– Не-ет.

Лале поднялся рывком, опираясь на трость.

– Почему же вы тогда плачете?

Ольжане пришлось объяснять: это потому, что Аршад-Ариба умер. И чтобы Лале не нашёл её совсем уж дурной, добавила, что это была красивая история и она так грустно закончилась.

Она продолжила сидеть на покрывале – за это время Лале успел подковылять к кибитке и вернуться, сжимая в руках лоскут ткани – видимо, для перевязок.

– Ну хватит вам, – сказал он строго, но было понятно, что его напугали её слёзы. – Если