* * *

Один из ведущих итальянских интеллектуалов Роберто Калассо позднее, в своей книге «Руины Каша», назовет Рене Жирара одним из «последних уцелевших ежей». Он воспользовался типологией, которую Исайя Берлин вывел из назидательной фразы Архилоха: «Лисица знает много чего, – одно, но важное знает еж»301. Это утверждение Калассо отчасти сбивает с толку, так как в действительности Жирар писал не только о козле отпущения. Козел отпущения – лишь одно из понятий, интегрированное в целое здание идей, опорой которого служит труд всей жизни. Но Калассо определенно прав в том смысле, что «познания, в которых Жирар специалист» – разработанная самим Жираром система мысли; кстати, Жирар уверял, что это обстоятельство портило ему жизнь. Он сказал мне: «Я специалист по миметической теории, но сам же эту теорию и создал – понимаете, в чем дело? В академическом мире не положено иметь собственную теорию. Нельзя теоретизировать о литературе и социологии так, как это делаю я. Миметическая теория… они скажут вам, что это, возможно, – рекламный трюк».

Дерзость Жирара и его уверенность в себе раздражали критиков, но сомнения закрадывались и у некоторых его союзников. Многих покоробило название «Вещи, сокрытые от создания мира». В нем часто видели не то, чем оно является на самом деле, – отсылку к Евангелию302, а попытку раздуть якобы свойственные автору напыщенность и мелодраматичность. Это была первая книга Жирара в форме вопросов и ответов, и некоторые сочли, что диалоги в ней какие-то неестественные. Все собеседники дивятся словам наставника, и беседа – лишь имитация спора. Если «Насилие и священное» было для Жирара и его читателей странствием в поисках открытий, когда Жирар прошел по собственным следам во второй раз, то «Вещи, сокрытые» представляли собой публичную демонстрацию его выводов. Возможно, в этой книге его теории изложены яснее, но некоторые сочли ее догматической – причем в эпоху, когда этот эпитет стал ассоциироваться с несмываемым позором.

И все же некоторые из критиков оказались заодно и почитателями. Спустя много лет французский философ и антрополог Люсьен Скубла поднимет интересные вопросы (одни – некстати, иные – чрезвычайно метко), а другие обоснованно усомнятся в той разновидности христианства, которую Рене Жирар проповедовал в «Вещах, сокрытых от создания мира». Скубла, отнюдь не осуждая логику жертвенности, заметил: если «Христос действительно – агнец Божий, который берет на себя грех мира, если он забирает, а не разоблачает»303, распятие – и впрямь жертвоприношение и может интерпретироваться под углом жертвоприношения, как и Тайная вечеря. Также Скубла, вразрез с утверждениями Жирара, уверял: «на самом деле ничто не указывает, что „откровение“ Жирара потребовало бы божественного вмешательства в историю»304. Читателя не покидает чувство, что в христианстве есть не только ненасилие, но и многое другое, а Жирар превращает один аперитив в целое ресторанное меню – возможно, ради вящей яркости и убедительности, но в ущерб целому. Скубла писал: «Бесспорно, если христианство – истинная религия, то она, несомненно, должна выделяться среди всех остальных; но если она уже не имеет ничего общего с другими религиями, остается ли она религией?»305 Довод остроумный, но кто-кто, а Жирар за слово «религия» не цеплялся.

И Скубла, наверняка учтя это, заключил: «Но мы больше не станем делать вид, что верим, будто Рене Жирар совершенно не отдает себе в этом отчета. Все, кому представилась возможность с ним побеседовать, смогли оценить его чрезвычайную скромность и обнаружили, что он никогда не упускает случая указать, что его исследования и результаты уже в силу их характера неполны и изобилуют лакунами. „Есть основания полагать, – пишет он в конце „Вещей, сокрытых“, – что от нашего внимания ускользают крайне важные аспекты, которые однажды высветятся“»306.

* * *

Работа над «Вещами, сокрытыми от создания мира» началась в Буффало, но завершилась в Джонсе Хопкинсе. Почему он туда вернулся? «Джонс Хопкинс всегда вызывал у него нежные чувства, особенно в первые годы», – пояснила Марта. По большому счету, добавила она, ему «не сиделось на одном месте», и так продолжалось еще долго.

В любом случае вернулся он с триумфом. «Прошлый год стал для Рене Жирара annus mirabilis по всем академическим критериям», – написал Джеймс Бреди в «Baltimore Sunday Sun». Он поймал Жирара в университетском кампусе в Хоумвуде в промежутке между семестрами, когда профессор разбирал корреспонденцию, собираясь на следующий день вылететь во Францию. В Париже он должен был опекать очередную группу аспирантов с французской кафедры, которым предстояло до конца апреля учиться в Сорбонне, – такие поездки были каждый год. Бреди предполагал: «Возможно, французское телевидение осыплет его приглашениями еще на несколько ток-шоу. Возможно, „Grasset“, его издательство, посулит крупный аванс в надежде заполучить его следующую книгу – исследование ли „Троила и Крессиды“, кольцо ли осады вокруг всего Шекспира? Или – как знать! – профессор Жирар соскучится по Штатам, где его жена и дети».

Какой бы ажиотаж он ни вызывал в интеллектуальных кругах, Жирар нечасто удостаивался внимания в прессе, рассчитанной на массового читателя: он вряд ли сумел бы состряпать из своих идей суп, востребованный большинством редакций, так что длинный очерк книжного обозревателя «Baltimore Sunday Sun» Бреди307 пришелся весьма кстати: Жирару нравились баталии в академических кругах, однако же он никогда не забывал, как важно достучаться до широкой аудитории. Внимание газеты стало еще одним маленьким поводом для радости.

Это и впрямь был annus mirabilis — а точнее, полоса везения – после того, как в 1976 году Жирара переманили обратно в Джонс Хопкинс, предложив ему завидный контракт с должностью в Гуманитарном центре, которым руководил Ричард Э. Макси. Вдобавок к тому, что во Франции вышли «Вещи, сокрытые от создания мира» (на английском книга увидит свет в «Stanford University Press» в 1987-м), издательство Университета Джонса Хопкинса только что, в 1978-м, выпустило «Призванье к двум делам»308 – сборник из десяти статей, семь из которых были написаны на языке его приемной родины – английском. Для Жирара это было еще одно ранее не виданное достижение, а книгой он остался доволен. «По-моему, вещь получилась красивая», – написал он в издательство Университета Джонса Хопкинса309. К тому времени он снова обосновался в кампусе, на профессорской кафедре имени Джеймса М. Билла, в качестве профессора французского языка и гуманитарных наук. Журнал «Choice» включил вышеупомянутый сборник статей, а также «Насилие и священное», наконец-то изданное на английском, в список «Выдающиеся научные книги года». В 1979-м Жирар стал членом Американской академии искусств и наук.