Деверь сжал глаза в уничтожающие щелочки, будто сквозь прицел глянул на Клопа, оглянулся с опаской:

– А ты, дур-рак, тише говорить можешь?

– Собственно, что особенного я сказал? Я про аппарат искусственной почки, который утром видел в деле и собираюсь купить тестю, а ты про что?

– Дважды дур-рак, – прошипел Деверь, правая щека у него задергалась.

Они прошли к памятнику Пушкину, сели на красный каменный парапет спиной к «Известиям». Клоп стремительно оглянулся, дохнул Деверю на ухо:

– Пришел. Стоит. Он! Я его точно сфотографировал… Он!

– Один или с компанией?

– Пара проституток около него вьется…

– Они-то и могут оказаться ментами, лейтенантами в юбках. Давай-ка смотаемся на противоположную сторону улицы, к «Наташе».

По запруженному народом проходу одолели Тверскую, шуганули какую-то бабку, торгующую плавленными сырками – пищей для алкашей, бедная старуха сделалась свекольно-красной, видать, от испуга зашлось сердце, – остановились около «Наташи» под троллейбусным грибком. Вгляделись в сгорбленную фигуру, застывшую около стеклянного входа в метро.

– Постарел, гад, – отметил Клоп, – не нравится ему все, что с ним происходит. А истина проста, как круговорот соплей в природе: не грабь людей, не присваивай себе то, что принадлежит другим, не лопайся от жира и спи себе спокойно, дорогой товарищ, никто тебя не тронет.

– Видишь хорошо? Точно он?

– А кто же еще?

– Ладно, – пробормотал Деверь, принимая решение, – пасти клиента вроде бы никто не пасет, ментовка, кажется, на самом деле отшатнулась от него, а он нажимать не стал, послушался нас… Все тип-топ, Клоп, плывем к своему берегу, надо докладывать адмиралу, что фарватер чист, но кое-что может лежать на дне…

Через пять минут Белозерцева тронул за руку мальчишка – черноглазый вихрастый цыганенок в замызганном спортивном костюме «Адидас», крупные белые зубы, похожие на саперные лопатки, у него влажно блестели.

– Дядя! А, дядь!

Белозерцев вздрогнул, стремительно обернулся и, увидев чумазого пацаненка, невольно взялся рукой за сердце:

– Чего тебе?

– Велено передать, – цыганенок протянул ему ладонь, в которой лежала сложенная в несколько раз бумажка, выдранная из записной книжки, с приклеенной буквицей «я».

– Мне? Мне велено? – мгновенно севшим, будто бы проколотым гвоздем, голосом спросил Белозерцев.

– Тебе, не ему же, – цыганенок, не глядя, ткнул пальцем в сторону памятника Пушкину.

Белозерцев трясущимися пальцами взял записку, хотел развернуть, но его остановил цыганенок.

– А это самое, – он звонко пощелкал пальцами – выразительный жест, который не спутаешь ни с каким другим, – гонорар!

В кармане брюк Белозерцев нашел смятую кредитку, достал – десять долларов. Конечно, многовато для цыганенка, но ладно – будем считать, что тому подфартило. Цыганенок задорно улыбнулся, блеснул крепкими завидными зубами – проволоку перекусывать можно, – рассмеялся счастливо:

– Молодец, дядя, не жмот! – и исчез, словно бы его и не было – даже тени на бетонных плитах не осталось, хотя тень, хитрая бестия, не остается никогда.

Белозерцев развернул бумажку, почувствовал, как у него дрогнуло сердце, скакнуло вверх, во рту сделалось сухо – неужели эти суки что-то сделали с Костиком? Печатные буквы, испещрившие бумажку, были мелкими, безликими, хоть и писал их человек, старавшийся, чтобы почерк его не был узнан, а все равно рука выдавала его – мало приходится этому злодею иметь дело с бумагой и ручкой, больше с другими предметами: есть много людей, у которых почерк до самой старости остается детским. Так и этот.

Буквы расплывались перед глазами, Белозерцев не сразу разобрал их.

«Пройди к памятнику Пушкина. Вторая скамейка слева, в пачке сигарет “Кент” возьми инструкцию». И все – ни подписи, ни… А чего еще надо? Он вскинулся, поискал глазами цыганенка, выкрикнул неверяще, будто выкашлял из себя:

– Эй! Ты где?

Но цыганенка и след простыл, он, подогретый десятидолларовой банкнотой, набрал вторую космическую скорость и находится сейчас уже где-нибудь около «Маяковской» – следующей станции метро.

Где расположена эта скамейка? Слева? Справа? Если встать лицом, скажем, к Тверской улице. А если лицом к памятнику, то все будет наоборот. А вдруг эту сигаретную коробку уже кто-то распотрошил и читает теперь инструкцию, как секретное шпионское донесение. Лицо Белозерцева исказилось, он развернулся и бегом понесся к памятнику Пушкину.

У памятника остановился, глянул в бесстрастное чугунное лицо поэта, вспомнил, что в записке есть орфографическая ошибка – не «памятник Пушкина» надо писать, а «памятник Пушкину», протестующе помотал перед собой рукой – еще не хватало на всякую пыль обращать внимание: похитители Оксфорд не кончали…

Нет, на какой все-таки стороне должна лежать смятая пачка «Кента» – в том, что пачка будет смята, Белозерцев не сомневался, несмятую пачку сразу поднимет какой-нибудь любопытный бомж или вороватый цыганенок, это похитители явно учитывали, напрасно Белозерцев опасался – слева, если стоять к Пушкину лицом, или слева, если к нему стоять спиной? И тут он увидел пачку – она словно бы сама подползла к нему, к глазам, задавленно всхлипнул, схватил, трясущимися пальцами выскреб оттуда бумажку.

Написано теми же буквами, что и цидулька, переданная цыганенком, – печатными, по-детски кривоватыми, заваливающимися то в одну сторону, то в другую. Единственное, что отличало инструкцию от цидули, – написано крупнее.

«Завтра в 10.00 утра будь на Боровском шоссе. Поезжай медленно от деревни Ликино к развилке, там направо пойдет дорога на станцию Внуково. Не доезжая 300 метров до развилки, передашь деньги в машину, которая поравняется с тобой. На шофере будет американская кепка с надписью “Кент”. Шофер скажет: “В вашей машине стучит карданный вал”. Это будет пароль. Взамен получишь видеокассету. О, сыне не беспокойся. Если не передашь деньги, обманешь – сына убьем».

– Та-ак, – чувствуя, что буквы прыгают у него перед глазами, валятся друг на друга, рушат строчки, пробормотал Белозерцев, – так-так….

Он понимал, что похитители перестраховываются, явно следят за ним, стараются понять, привел он хвост или нет, потому и придумали две ступени записок, не стали ничего говорить по телефону, но должна же быть и третья ступень, конечная… Белозерцев со злостью ударил кулаком о кулак. Люди, находившиеся рядом, невольно обратили на него внимание: сумасшедший! Хотя одет прилично, ни за что не скажешь, что свихнулся.

Наверное, он сам виноват в том, что третьей ступени на сегодня не оказалось, сам… Не надо было звонить Звереву. Но кто знал, что эти деятели контролируют телефонную станцию и прослушивают разговоры? Он снова вгляделся в послание, буквы прыгали, как живые, пропадали в мути, застилавшей взор, он поднес записку поближе к глазам.