управления, ремёслами, земледелием. Вот обнимает Анирет, помогая ей делать первые шаги. Вот охотится вместе с Ренэфом. Вот совершает первую дипломатическую миссию с дядюшкой Хатепером. Вот гибнет от руки тех, чьи имена не будут запечатлены… и Богиня укрывает его защищающими крыльями, а псы Ануи ведут его к Владыке Вод Перерождения на Суд, который он непременно пройдёт.

А потом она оказалась перед открытым саркофагом с ужасающе живой статуей, чьи распахнутые золотые глаза и умиротворённая улыбка ранили её удивительным сходством, и невольно зажмурилась…

Кто-то взял её за запястье – нежно, но крепко. Крик замер на её губах, когда Хэфер – живой Хэфер – сел в своём саркофаге.

– Не торопи моё погребение раньше срока, милая Анирет, – мягко попросил он. – Спасибо, что помнишь меня живым…

– Очнись, госпожа моя Анирет, очнись! – испуганно звал мастер, силясь привести её в чувство. Он уже брызнул ей в лицо водой и теперь осторожно тряс за плечи.

Царевна поняла, что боится открыть глаза, но всё же сделала это. Из тумана выплыло вполне живое лицо зодчего.

– Слава Богам! – выдохнул он с облегчением. – Я кликну целителя.

– Не надо, – покачала головой Анирет и осторожно села, опираясь на руку мастера. – Я, должно быть, перегрелась сегодня…

Запястье жгло живое прикосновение брата – так явственно, что она невольно потёрла руку. Его родной голос звучал отчётливо – ровно так, как она помнила его звучание. Сердце сжималось от нахлынувшей болезненной тоски.

– А всё-таки пусть лучше кто-то из жрецов посмотрит, – сказал мастер.

– Нет, оставь. Давай продолжим…

– Может быть, отправишься на отдых?

Анирет задумалась, посмотрела на свои руки, мысленно взмолилась Богам, чтобы позаботились о её брате. Почему Хэфер вдруг привиделся ей? Почему теперь?.. И почему так… «Нужно будет направить дяде ещё одно послание – только он поймёт…»

Оставаться одна она не хотела, объясняться с верной подругой, которая непременно заметит, что с ней не всё хорошо, – тем более.

– Учитель… Покажи мне священную глину? Я не прошу открыть мне тайну создания големов, нет. Хочу только понять, как было создано новое тело моего брата в его гробнице…

Мастер нахмурился, потёр лоб, размышляя над её просьбой. Но, встретившись с царевной взглядом, увидев то, что стояло за её словами, смягчился.

– Хорошо, так тому и быть. Дай мне несколько дней – и я покажу.

* * *

«Я верю твоей мудрости и доверяю любому твоему решению. Люблю тебя всем сердцем и очень уже скучаю! Не представляешь себе, как мне не хватает простой возможности побеседовать с тобой…»

Хатепер прочитал несколько раз и улыбнулся, чувствуя, как сердце сжимается от нежности. Тяжёлая тревога последних дней, мучившая его, ненадолго отступила, когда он читал послание Анирет. Унаф передал короткое письмо ему лично в руки, и это стало единственной по-настоящему хорошей новостью за всё последнее время.

Что-то было не так, совсем не так… И дело даже не в том, что происходило в храме Стража Порога – Хатепер делал то, что должен был, и не имел права задаваться вопросами, по сердцу ли ему было происходящее.

Это было нечто иное, как смутная угроза, угнездившаяся в сердце тупой ноющей болью. По крайней мере, с Анирет всё было хорошо. Возможно, что-то угрожало Ренэфу? Хатепер искренне надеялся, что те, кто был рядом с царевичем, – те, кого выбрали сами Император и царица, – сумеют защитить юношу. Мальчик и так уже пережил в этом походе гораздо больше, чем то, к чему его изначально готовили, а испытания, ожидавшие впереди, не обещали быть мягче.

Подобные смутные тревоги, похоже, мучили и самого Секенэфа. Братья не обсуждали это, пока предчувствия не обрели хоть какие-то очертания, но Хатепер в настроениях Императора ошибался редко.

Бережно сложив письмо племянницы в ларец с личными вещами, Великий Управитель начал собираться в храм. Несколько дней не принесли плодов – ничего, кроме пустых страданий упрямого жреца. Обойтись малой кровью не получалось. Боль подтачивала волю Перкау – бальзамировщик не строил из себя героя. Он мог кричать, умолять, но последнюю свою тайну хранил надёжно, направив всю свою волю на её защиту. Соприкасаясь с сознанием жреца – осторожно, чтобы не разрушить, – Хатепер неизменно чувствовал внутри последнюю запертую дверь. В его внутреннем ви́дении это, впрочем, больше походило даже не на дверь, а на тугой тёмный клубок, который он никак не мог расплести без того, чтобы не расколоть разум жреца, а то и вовсе нечаянно не убить его. Перкау оплёлся вокруг клубка всем собой, всей своей сутью, оставив своё тело страдать отдельно.

Этот жрец вызывал у Хатепера глубокое уважение – его воля, его верность тому, что он считал истиной. Великий Управитель испытывал некоторое сожаление, что они оказались по разные стороны в этом противостоянии, но такова уж была воля Богов. За свою жизнь Хатепер встречал немало достойных врагов.

Переодевшись и собираясь уже кликнуть телохранителей, дипломат понял вдруг, что у него совершенно нет сил на новый допрос. Сев за стол, он опустил лицо в ладонь, другой поглаживая ларец, в который только что положил письмо.

Что-то ускользало от него, терялось из виду. А чувство некоей глубокой неправильности точило его разум.

«Успокоиться, отстроить сознание, – мысленно велел себе Хатепер, привычно напоминая, как делал в моменты своей слабости: – За тебя твои дела сделать некому».

Сердце вдруг кольнуло так, что он охнул, схватился за грудь. В глазах потемнело, и дыхание перехватило. Кровь стучала в висках армейской конницей.

Сколько это длилось, Хатепер не знал. Как только он сумел сделать вдох – тотчас же позвал личного слугу, велел принести успокоительное снадобье. Слуга посмотрел на него со страхом, но задавать вопросов не стал – кинулся за тем, что просили. Усмиряя дыхание, дипломат посмотрел на свои руки – не показалось, они и правда дрожали.

«Рановато сказываться возрасту… А для колдовства слишком сильна защита…»

Слуга вернулся с одним из лучших дворцовых целителей, приставленных к императорской семье. Хатепер напомнил себе отблагодарить его при случае.

Целитель тщательно осмотрел дипломата, приготовил снадобье.

– С телом всё хорошо, вот только утомление сильное, – сухо сказал он и не преминул скорбно добавить: – Слишком уж часто Эмхет уповают на свою золотую кровь. А кто же будет помнить о сосуде смертной формы? О хрупком сосуде, нуждающемся в заботе и внимании своего хозяина.

Великий Управитель не спорил, кивал, послушно пил снадобье и чувствовал, что ему стремительно легчает – словно и не было только что никакого приступа.

А потом в кабинет, отбивая поклоны, ворвался рэмеи, в