Поэтому перед сном, твердо решив выспаться, я сдвинул наши с Финардом кровати и приковал его к себе наручниками.

– Что это вообще т-такое? – возмущался он, пытаясь освободиться.

По его заиканию я уже научился определять, принял он успокоительное или нет.

– Как что? – подмигнул я ему. – Мы же теперь братья. Давай наверстаем упущенные в детстве приятные моменты. Начнем с совместной ночевки.

– Немедленно п-прекратите это! Я отказываюсь спать так близко к вам! Это же п-просто абсурд!

– У тебя нет выбора, – зевнул я, толкая его к кровати. – Я собираюсь выспаться хорошенько. Не хочу постоянно следить, не побежишь ли ты обсуждать свои коварные и, заметь, абсолютно бесполезные планы с дедом ночкой темною.

– У вас п-паранойя! – Финард все еще брыкался, но я знал, что надолго его не хватит. – Мы н-ничего не замышляем!

Актер из него был никудышный.

– Еще как замышляете. И я не могу не обращать внимания на двух психов у себя под боком. Поодиночке вы еще как-то терпимы, но объединять вас точно нельзя. Ты ученый, ты должен знать, что некоторые соединения взрывоопасны.

– Вы все равно не выспитесь! – боролся со мной Финард. – Мне снятся к-кошмары. Я буду ворочаться всю ночь. Я лучше п-пойду в шкаф с доктором Пухи. М-можете запереть меня там.

– Я ничего не имею против твоего зайца, даже если он набит пылевыми клещами. Уложи его посередине, пусть охраняет твое личное пространство. – С этими словами я выключил свет и бухнулся на свою кровать, оставив Финарда сидеть и пыхтеть на краю.

– Хотя бы н-ночник оставьте, – робко попросил он спустя минуту тишины.

– Не волнуйся, пока я рядом, подкроватные бабайки побоятся к тебе лезть. Иначе я их сожру с голодухи.

Топольски еще с минуту сидел неподвижно, потом шумно вздохнул и лег. Положил между нами зайца. Попытался повернуться спиной ко мне, но наручники не оставили ему такого варианта.

– Почему вы считаете это н-нормальным? – спросил он меня. – То, что т-тут происходит?

– Слушай, хватит вопросов на сегодня. Спи давай.

Но мигрень все не отступала, и я как дурак лежал и пялился на освещенный фонарями плющ на противоположной стене, где перелетала с листка на листок заблудившаяся бабочка. За окнами крапал дождь, светились в темноте оранжевые трубки камина, стены тихо потрескивали от разницы температур в здании и на улице. Здесь было почти уютно, если не думать о том, что где-то над нами лежали в холодильных ячейках трупы.

Дыхание Топольски вскоре выровнялось, и, повернув к нему голову, я понял, что он уснул. После всех своих бурных заявлений он ни разу не шелохнулся и никаких признаков ночных кошмаров не проявлял.

Мне вдруг стало его жалко. Наверное, это был первый раз, когда кто-то вот так охранял его сон. Когда мне в детстве снились кошмары, я бежал в комнату к родителям и спокойно засыпал между ними, защищенный с обеих сторон любящими людьми. Судя по рассказам Болтушки, у белобрысого такого не было. И этот проклятый заяц мешал мне воспринимать его как самостоятельного взрослого парня. Самому бы не заразиться наседочной болезнью Максия.

* * *

– Какие планы на сегодня? – спросил я за завтраком. – Судя по вашим переглядываниям, опять свидание устроите в морге?

Великие заговорщики приуныли, оценив свои возможности, но виду не подали.

– А что, там б-было новое поступление? – Благодаря мне Финард выспался за ночь и выглядел заметно посвежевшим, а на его тарелке, помимо яйца, лежало аж две сосиски – небывалый прогресс.

– Трое за вчера, – без заминки выдал дед, шинкуя мои оладьи, хотя я спокойно умещал их в рот целиком. – И я бы предпочел отдраить все местные туалеты, чем заниматься такой работой. Теперь каждый день придется…

– Ни слова больше! – потребовал я, вставая из-за стола. – Можете шептаться сколько угодно, пока я хожу за добавкой, дальше острова все равно не сбежите. И если вас после побега не найдут, вы помрете с голоду. Кукурузных полей тут нет.

На мое счастье, Топольски остыл к идее регулярных визитов в морг и опять весь день провел в лаборатории. И весь следующий день – тоже. С дедом они пересекались только на завтраке, обеде и ужине. А еще мельком встречались пару раз в коридорах под моим строгим надзором и могли только поглядывать друг на друга.

– Слушай, ты вообще отдыхаешь когда-нибудь?

Болтушка, конечно, говорила, что Финард трудоголик, но я не ожидал, что настолько.

– А вы бы стали п-прохлаждаться, зная, что от вас зависит чья-то жизнь? – холодно спросил Топольски, взбалтывая прозрачную жидкость в колбе. – Гектор дал мне п-пять дней на новый образец, и, если я не справлюсь, еще один человек умрет по моей вине. Но вам, разумеется, плевать на это, н-не так ли?

Я пожал плечами.

– Разве твоя продуктивность не увеличится, если ты будешь отдыхать хоть иногда?

– Она ув-величится, т-только если я получу таланик.

Спорить с ним было бесполезно, и я бросил это дело, а к вечеру белобрысого начало тошнить: чем-то надышался в лаборатории. Он ничего не стал есть на ужин и выглядел бледным и вялым. Как бы Максий ни старался, не затолкал в него ни кусочка, поэтому вечером, уже перед сном, дед заявился к нам в комнату с двумя стаканами молока и тарелкой толсто нарезанных бутербродов. Запах дедовского пота, ветчины и сыра я услышал за десяток метров и сразу пошел открывать.

– Я вообще-то не к тебе, – с порога заявил Максий. – Я к Финарду. Он, бедняга, голодный остался, так что я принес ему перекусить. И уж тебе заодно. Еле выпросил у поваров. Мне теперь придется за это всю посуду им перемыть. Тут по пять штук каждому. Смотри не ешь половину одуванчика! И скажи ему, пусть обязательно выпьет молоко. Я где-то слышал, что оно выводит всякие токсины!

– Ладно, ладно, – сказал я, забирая у него тарелку. – Иди уже мой свою посуду.

«Очень вовремя. Я как раз проголодался».

– Не съешь его долю! – повторил дед и скрылся за дверью.

– Кто-то заходил? – спросил Финард, выходя из душа.

– Дедуля пришел тебя подкормить, – сообщил я ему, жуя бутерброд. – Будешь?

Топольски посмотрел на еду без капли энтузиазма.

– Нет аппетита, – отозвался он, сев погреться перед камином.

– Ну хоть молока выпей.

– Ненавижу молоко. От него еще сильнее тошнит.

Я смотрел на его тощую спину, на пушистые волосы, на отрешенный взгляд, на прислоненного к его боку зайца, которого он брал с собой даже в ванную комнату, и чувствовал, что происходит непоправимое.