белесой травы. Но постепенно тропа становится дном световой реки, ровным и спокойным. Темнота смотрит на нее из гротов, прячется в дырах камней, удивляется и не мешает. Свет ускоряется, завихряясь, скалы неровные и не вертикальные, деревья следуют ему, превращаясь в торчащие во все стороны коряги.

Свет поворачивает и сжимается, на тропинке руками не развести, каменная труба колеблется, по ней бегут горизонтальные трещины, из вертикальных стен выходят деревья, корни вьются письменами, из белого камня вылезают черные змеи, тюбик выдавливает полосы рыжих скал, путь ровен до скользкости, но если и упадёшь, свет вытолкнет в спину, зацепиться за стены не получится.

Камню остается только раздвинуть свой нависающий занавес. Свет торопится, расширяется в равнину без пятнышка тени, только жесткие фиолетовые подушки чабреца кружат голову, не дают договориться, договорить и понять. Ещё долго идти до шелка ягод, ещё дольше до улыбки волны.

Нет воды – никто тут не жил, все только проходили. Может быть – пугались света без темноты.

4

Есть ущелье, проточенное ночью.

ВАРИАНТЫ (ГЕНТ)

Рынок, напротив зáмок. Оба в воде: рынок – чтобы приплыли, замок – чтобы не добрались. Но вода уходит в песок – и город снова и снова прокапывается к морю. Воду охраняют тяжёлые башни в острых колпаках. От дворца, где родился отобравший было свободы император, только ворота остались. Скатертью дорога.

Замок стоит на своём отражении, стены получаются ещё выше. Серый нетающий айсберг с птичьими гнёздами и пещерами где-то наверху, где появляется хоть какая-то округлость. Множество его глаз закрыты тяжёлыми деревянными веками. Держит землю тяжёлой клешнёй. Он громоздил один ярус власти на другой, раздувал казематы, требовал денег и в конце концов сам себя раздавил. Самим графам стало неуютно в его холоде, они перебрались на рынок, а замок стал фабрикой, сдался рынку. Но свобода и зданиям – и замок, пообещавший не давить, выпустили.

Он теперь помогает тянуться вверх, вместе со ступенями треугольных крыш и рамами окон. Город вырастил мозаичные цветы и большие выпуклые окна модерна. Поставил в окна корабли. Около одного из окон пристроились Адам и Ева с яблочным змием. Над порталом собора – стальные ласточки. Церкви сами замки с башнями по углам. Башенки на крышах домов – знаки свободы от налога. Башни на вокзале: путь – тоже крепость, тоже собор. Дома тоже путешествуют. Можно жить в доме, приплывшем по воде. Или в домах, заехавших в дом, в хаос граффити, манекенов, канатов, будд, складных стульев, масок и сундука из Африки, в световую пыль дизайна. А можно возить всё свое за собой на прицепе к лежачему велосипеду.

Рынок обстраивался аллегориями рек, соревнуясь блеском стекол и завитков, тонкостью и высотой шпилей, комодностью фасадов. Там ставили памятники тем, кто привёз прядильную машину или обеспечил поставки шерсти. Но оказалось, что деньги для денег давят не меньше замка. Ратуша столь велика, что её постоянно приходится реставрировать с какого-нибудь края. Зерновой склад или скотобойня прочным однообразием обогнали крепостную стену. И тогда памятник поставили тому, кто измеряет облака. На крыше дома гильдии вольных каменщиков танцуют мориску. Башню гильдии кожевенников отдали поэтам.

Ивы пьют из каналов. Дома опираются на текучесть воды. На набережной пасётся стадо овец. Памятник показывает фигу в окне. Чердаки крыши собора расцветают золотыми лепестками. Крышки кастрюль стали диваном, ложки и вилки – аистом. В безумной пушке живут бомжи. На магазине скачет единорог. Олень летит на крыльях к возлежащему философу. Диана может поменяться с Аполлоном луком и лирой. Почему бы не отправиться образовывать мексиканцев и перуанцев?

Потемневший от времени кирпич – не тяжесть, а уверенность: простоял пятьсот лет, простоит и ещё столько же. Некоторые дома только притворяются треснувшими, показывая на стене рисунок. Тени домов на соседних домах не упускают возможности отразиться в воде. Рыбы собираются по трое и договариваются, кому идти в магазин – угрю или камбале. Другие рыбы стекают по столбам ворот. Из стены улыбается улитка. В соборе висит кит во всю многометровую длину.

На мосту святой Михаил танцует изящные па со змием-сатаной. Под мостом колючие окна и огромные пластмассовые бело-синие цветы, которые на самом деле вполне живые. Мёртвый Брюгге тоже здесь – и это живая в своей печали девушка. Ночью камни еще белее. Интеллект – это куча различных кривых, заключающая в себе окна. Кто-то опирается на молот, кто-то на змею. Мост можно поднимать для прохода кораблей, а можно и поворачивать. Варианты движения движение и создают.

Кто-то кричит, кто-то закрывает лицо платком, кто-то смотрит спокойно и прямо. Девушка, на которой только лента на лбу и ботинки, загорает на остатках деревянного причала. Другая спокойно летит рядом с космонавтом, и ей не только скафандра, вообще никакой одежды не нужно. Кто-то прощается с отъезжающим всадником, кто-то с уплывающим рыбаком. Дом смотрит из-под карниза глазами бабочки. Над городом парят русалка с зеркальцем и очень самостоятельный дракон. «Помоги себе сам, тогда тебе поможет бог».

КАМЕНЬ НА КАМНЕ (ХЕРСОНЕС, ЧУФУТ-КАЛЕ, МЕГАНОМ, ЧАТЫРДАГ)

Став опорой ступне, но не дереву. Продолжая тянуться, проваливаться. Пробивая разлитую землю и гранёное море. Не прекратив свое течение, только сменив направление, вытекая из моря, обрастая корой, строя свои города, прорастая корнями в небо. В бухтах воздуха одно ухо горы к волне, другое к ветру. Воротами для кораблей. Ночью небо черпает гору и разбрызгивает ее по берегу. Глыбы цепляются за иглы сосен, раковины улиток.

Море расцветает о камни. Скорее разорванные, чем разломанные. Подгрызенные. Неустойчивые. Пряча в сером прожилки белизны. Внутри гор застревают книги и крыши, торчат обрезы страниц и углы черепиц. В зубчатом пространстве видно что-то из очень далекого – и не видно того, что в двух шагах и одном падении. Редкие жесткие тени не укроют, поймают сетью. Будущие острые крылья просят цветком рта. Постоянна только перемена.

Неровности ветра, стволы обтекают их, перетекая самих себя, укачивая волнами, проходя омуты стволоворотов, падая к камню, обнимая его, впадая в мелкие озера листьев, в тлеющие огоньки смолы. Медленные сухие молнии, бьющие из земли. Ответ жёсткости – сухость, умеющая течь. Какая тут уверенность. Но целому и единому с места не сдвинуться. Прозрачные капли звенящего стрёкота.

Поднимаясь от отравы неподвижности, падать между трещин к ударам моря. Добираться к нему через мурашки панцирей, закрученные носы, окаменевшие щупальца. Тяжестью волн отмечая бока и колени, вбирать спиной камни, слушая объяснения с кораблей. Свет растекается внутри воды. Плыть на волнах камней под тонкостью