соломенных ресницы

Рассматривает хмуро взгляд,

Определяя, как темницы.

На аттике твоем темно, –

Гравюры, полумрак и книги,

Закрыто с вечера окно, –

О, благосклонные вериги!

Садишься, и скрипит лонгшез,

Подушку под затылок прячешь,

Вздыхаешь и считаешь шесть,

Глядишь и без рыданья плачешь.

А я иду путем моим

Посередине по асфальту,

Я чувствую себя глухим,

Припоминаю по Уайльду,

Как Лондон ласково живет

Утрами от бессонной ночи,

И… вот трамвайный гул плывет,

Цикад веретено стрекочет.

Не нахожусь сказать, кто я,

А просто имя называю,

И город, где семья моя,

По временам позабываю.

А, может быть, и помню я

О матери и о невесте,

И есть в конверте у меня

Эмалевый крестильный крестик.

Но нету дела никому

Опрашивать и предлагать мне

Исход несчастью моему, –

Я твердо знаю: люди – камни,

А есть похожие на пыль,

На студенистую медузу,

И дней моих святая быль,

Она мои лишь Сиракузы.

Так, милая моя, и мы:

Я вижу Марс, целую слезы,

И электрические тьмы,

Столбняк несущие и грозы,

Отважно отвлекут меня

К морям соленым, к сладким винам,

И, равнодушием пьяня,

Подарят пеньем соловьиным…

Envoi

Знай, у подножия антенн,

Где скрипок скрип и пляшут искры,

Весь этот мир, как детский плен,

И ты узнаешь в вечер мглистый.

Ш<анхай>. Сент<ябрь>. <1>924.

Маньчжурские ямбы*

1.

Ну да! Еще не так давно

В мое раскрытое окно

И в дверь на цементный балкон

Вставал июньский небосклон.

Маньчжурский неподвижный зной:

С утра ленивая пора,

Лимонов профиль вырезной,

А во дворе – детей игра…

И плыл дрожащий горизонт,

И млели там зонты дерев,

И солнце – огненный орех –

Опять слепило горячо.

Опять стремительный дракон

Взмывал в лазурь, на высоту,

И делался горяч балкон,

И пронизала пустоту

Огня небесного искра,

И приходила в мой покой,

Касалась легкою рукой

Тоска (она любви сестра).

2.

Ну почему бы не поплыть,

А то отправиться пешком,

С бродячим за спиной мешком.

Туда, где с башнями углы

Оглиненных кизячьих стен,

Где вовсе раскрывает свет

Испепеляющий дракон;

В бумаге поднято окно,

И на циновке детский стол,

И флейта плачется светло,

А музыкант на ней – слепой.

Проедет в толстые врата

Мешками полная арба.

Коней дрожащая губа,

А шея стрижена, крута,

Извозчик по пояс нагой

(И как мала его нога!),

А там стреляет кнут другой

И – впряженных коров рога…

3.

Не раз задумывался я

Уйти в глубокие края,

И в фанзе поселиться там,

Где часты переплеты рам;

Бумага в них, а не стекло,

И кана под окном тепло.

На скользкую циновку сесть,

Свинину палочками есть

И чаем горьким запивать;

Потом курить и рисовать,

Писать на шелке письмена –

И станет жизнь моя ясна,

Ясна, как сами письмена.

1923

Харбин

Путешествие по Китаю*

Toi, qu'importune ma presence,

А tes nouveaux plaisirs je laisse…

de Parny.

У драконьих ворот Пекина

(О, драконы, раскрывшие пасть)

Проживает царевна одна

И ее не по силам украсть.

Ах, мечтать опостылело так,

Это терпкое очень вино, –

Шелестящий прохладно в кустах,

Уноси и меня заодно!

Я увижу огромный Пекин, –

Неживые чудовища стен, –

На осле (позавидуйте, Кин)

Протрясусь в охраняемый плен.

Императоров, в верстах, дворы,

Понастроенный всюду фарфор –

Это сон от какой-то игры,

Это сон развернулся в упор.

Но, конечно, высоких озер,

Их фарфоровая глубина

И дракон, что язык распростер,

Разве девушка этим полна?

Вон по плитам, что так не равны

(Попечалься о плитах, поэт),

Будто конь настоящей страны

Устремляется велосипед.

По-старинному плачет вода

(Не забудь о фонтанах, поэт),

Едет девушка гордо одна,

Направляясь в университет…

Социологу смысл для статьи?

Нет, признаться, иное пою:

Напеваю мечтанья мои,

Напеваю тревогу мою.

Понимаете: пахнет избой

(Удивительные чудеса!)

Не в отеле, где вымытый бой,

А у фанзы саманной: коса

Это то же, что скобку носить,

И с курмою роднится армяк,

И тончайший напев голосит

Кто с ханы или с водки обмяк.

О, божественная простота

Поднебесных повсюду людей,

О, мечтательная острота

Деревенских стариннейших дней!..

Если начаты были стихи

О царевне в плену Пекина,

О ином – не по воле руки,

Не случайно нырянье до дна.

Это пела, представьте, душа,

(Это, знаешь, грустила она)

О дрожаньи простом камыша,

О полях, где сейчас тишина.

И о городе, и об огнях,

Что драконовым пылом хмельны,

О трубящих торжественно днях

Что не станут милы и родны.

19 мая <1924> Чжалантунь.

Жена*

Изображенная в историях,

Божественная старина,

Там держит статно факел Глория,

Непобедимая жена.

И запахи, блаженно горькие,

Давно разрезанных страниц, –

Не солнце, а венец Георгия,

В глаза, опущенные ниц.

Описанные там страдания –

Исполненные чудеса,

Глядят лишь дети в