class="v">Мой труп бульварный, но печальный.

Истому смертную в глазах

Прикроют старенькою шалью.

Отдаст платок с сутулых плеч

Не очень трезвая девица:

Есть все-таки кого жалеть,

Есть все-таки чему дивиться.

И буду жалостно глядеть,

Припоминать: ужель любила?

И вот, примчавшись, светит медь

Больничного автомобиля.

Возьмутся тут привычных два

И под руки и под колена,

И неживая голова

Опять покажет изумленье.

Наступят те, трудясь, на шаль,

Упавшую от их движений.

И будет им еще мешать

Рук неживое положенье.

И та, пьяна, поднимет вещь,

Пыль отряхнет, плечо оденет

И побредет – куда, Бог весть,

И у прохожих спросит денег…

Газетная хроника*

Мне только проехать в какой-нибудь город

И к столику сесть у трактирных дверей,

Почудится, – верю, – медлительный голос

Потерянной Музы моей!

Она улыбнется, она обопрется

О стол, у которого я.

И глаз мой ответно, прищурясь, смеется,

Стола различая края.

И серьги, и голос, и острые ногти,

И запах дождевика, –

И радость дождю и застекленной копоти

Так велика!

Выходим на сырость, находим машину,

Дрожащую потным стеклом.

Отважная женщина, пьяный мужчина,

Кому же сидеть за рулем?

И станет кидать нас, нести перекрестком,

Окликивать – всем на виду!..

И вот на мосту не рассчитаны доски,

Перила падут…

И в речке холодной, той глинистой речке,

Сентябрьски легкой, простой,

Весь мокрый, стеная, ползу, изувечен,

Чтоб лечь мне с подругой, с сестрой.

Мы пьяные были, и я был пьянее,

А пьяным дорога легка.

Но странно, зачем же несчастие с нею,

И так изменилась щека?

Скука*

Опять гудит утробная труба

Над бухтой, туго отзываясь в доках, –

То сероглазая моя судьба,

Она уходит от меня без вздоха.

И так, без спутницы, один, пустой,

Иду. Еще задумаясь, не видя

Как улица несется суетой…

Тебя я вспоминаю, друг Овидий.

И жажда пенья, чтобы поразить,

Остановить разгоряченный город

Высоким голосом жалеть, грозить, –

Вдруг оживет, как истощенья голод.

Увы, я знаю, понял хорошо,

Что нету места в бурных заседаньях,

И если в море пароход ушел,

Живу опять в дремоте ожиданья.

10 июля 1922 г.

Ветра и облака*

Когда от жадности сгорая,

Испепеляется закат,

И зорю звонкую играют

Для всех солдат и несолдат,

Когда в простор истлевший запад

Пронзит зеленая звезда, –

Вдохнешь высоко влажный запах

От логовища и гнезда!

Опять, как бог, спокойно скрылось,

Ушло в лимонный, теплый край, –

И птицы тяжелеют крылья

И, право, добродушней лай.

Но мне не смеркли, а тревожат,

Сквозные жизнью облака –

И мне ли конский шаг стреножить,

Парного выпить молока?

Послушайте, поедем к богу,

За облаками – до утра?

Высвистывают пусть тревогу

Всегда отважные ветра!

Разговор*

После постигаются отравы –

Ах, отравленный не сразу прозревает, –

Точен крест отчаянья у края,

Ветренна морозность зоревая.

Но, счастливый, я настойчиво живучий:

У креста Христа лежу и оживаю.

Счастлив, кто вот так яды изучит!..

Может быть, случится то же с вами.

Показать поэзии причуды:

Точен крест, христосова зоря, –

Голос ваш, глаза и ваши губы,

Мучая, пленили звонаря.

И торчит, чудак, на колокольне,

Пьян и странен, на ветру звенит –

Голос медный ветром вешним гонит,

Метит благовест на мезонин…

Но и то не так, и все иначе,

Разве я похож на звонаря?

Стало быть, все это значит –

Поэтический наряд.

Фокстротная поэма*

Часть I

Вечерней городской порой,

Спустившись от высоких лестниц,

Над тротуарною игрой

Кто молодой заметит месяц?

Клянусь, и я рассеян был –

Остерегаясь летных светов,

Позабывая, не следил

Возлюбленную всех поэтов.

А кажется, она плыла,

Заоблачная, над домами –

И все – таки она свела

Меня, рассеянного, с вами.

И ваш изнеможенья рот,

Светящиеся краской губы –

Медлительный ваш поворот

Явился обликом суккубы.

Лик нежен пудрой голубой,

И над ушами мед без соты…

Вы были заняты собой

До сумерек, когда фокстроты

Поют отменно при огнях.

Вихляясь, пары выступают,

Став угловатыми, обняв

Друг друга, ступят, отступают,

И ваши полные белки,

Цвет синий относили томно,

И шелком бледные чулки

Сквозили, теплые, нескромно.

И белая моя душа,

Как вы, одна пошла на поезд,

Но на плечах был синий шарф,

Концами спущенный за пояс…

Куря и опьяняясь в дым,

Я о стену рукой оперся,

И, занят мельком золотым,

Я слышал остро пульса скорость.

И ваши влажные глаза,

Косясь, желанью отвечали,

А тут вернулась, шарф неся,

Моя душа в своей печали.

Но что печаль! Легко ладонь

Спустилась по стене – невольно

На шелк, что кажется водой:

Сквозь шелк я тело сжал небольно.

И синий взгляд не бросил стрел,

А девий рот не ужаснулся,

А я усмешкой окривел,

И, усмехнувшись, пошатнулся.