пошли мы от берега. Фокс

Залаял, белея, помчался от берега.

Ваших, кудрявых, коротких и легких волос

Касалась вечерняя свежесть. Я бережно

Вел Вас навстречу луне

По дачной осенней и поздней дороге.

Звенел

Ваш голос в безлюдьи, при лунной тревоге. –

И снова

Томленье скитаний, пространства, пьяненья и одиночества

Детски уснуло…

И мне захотелось пророчества.

II.

Представьте, что мы собрались

На лавочке той у ворот – говорить о войне, о Сереже, о прошлом, о Боге, –

Ваш голос: «Борис,

Давайте-ка, Бога не трогать!»

И право. Пусть мирно висит в изголовьи кровати,

Пусть мирно лежит на груди на цепочке,

Пусть помнится вместе с Жар-Птицей Святое Распятье

И свечку Казанской поставить вдруг хочется, –

От тех туркестанских Кирков,

Где были в мешок меховой вы младенцем зашиты,

До этих поспешных скитальческих буйных годов,

Такая простая и добрая всюду защита!

И верится мне: непременно увижу, услышу:

Быть может, и там, в Ушаковском, в аллее, под липами,

А может, под тентом кофейни в бульварном ущелье Буль-Миша,

А может, на Курском вокзале меж суетою и криками

Ваш оклик заставит остановиться…

Усадьба*

Еще на родине моей

Цветет ковыль.

Отважен океан степной

На много миль.

И наплывают острова:

Над ржами – крест.

Воспоминания – трава

Растет окрест.

На выгоне такая грусть;

Трава и скот,

Щавель пощипывает гусь,

А небосвод!..

А небосвод огромен там, –

О, небеса!

Покой лишь этим небесам

И чудеса.

Чувствительней закатов нет

Страны родной

И нету яростней комет

Перед войной.

И нет безлюднее путей

И уже нет,

И… вдруг под крышею ветвей

Кабриолет.

Приплясывая, пятит конь,

У девы страх.

Но серафический огонь

В ее глазах…

Так едет из столицы франт,

Умен и глуп.

Влюбляется в лиловый бант

И в строгость губ.

И приезжает кушать чай,

Везет визит.

Давно терраса при свечах,

А он сидит.

Тут просят гостя ночевать.

С свечой ведут –

Какая странная кровать,

Какой уют!

Как много запахов идет

И столько звезд –

Да, кажется, весь дом плывет

В кругу берез!..

Встает и ходит босиком,

Глядит портрет,

Беседует со стариком,

А сна все нет.

А вот и пламенный восход

Стену зажег,

Шумит усадебный народ,

Гость позевнул и лег.

Шанхай.

Ноябрь 1924 год

Сердце*

Широких улиц и акаций белых, –

Английских зданий плющ и тишина

И вывеска, начищенная мелом, –

Окрестность сновидением видна.

  Прохладны пароходные конторы,

  Над ними флаги ветер с моря рвет,

  А с бухты, где виднеются просторы,

  Могучий голос медленно зовет!

Трамваи, огибающие скверы,

И статуя на площади живой,

Проходит это мимо ясной веры,

Что важен мир разительно-иной.

  Гляди, мой друг, за огражденье мола,

  Гляди за колокольню маяков,

  На профиль океанского престола,

  На очерки далеких облаков.

И нас с тобой обманывали чувства:

Та женщина единственной была,

Тревожа воплощением искусства

Ах, сладко целовала и лгала.

  Туман спускался на дороги наши –

  Так облачность любовная сильна

  И карий взгляд какой-нибудь Наташи

  Поил траву губительного сна.

Ветра вдали смыкались, как ограда,

Скрывали волю томные леса,

И было больше ничего не надо –

Лишь губы милой да ее глаза…

  Но оживала, просыпалась скука,

  Она оглядывалась, как гроза, –

  Ты размыкал неискренние руки

  И не гляделся в лживые глаза.

Прохладны пароходные конторы,

Высокий флаг свернет и развернет

Высокий и упрямый ветер с моря

И зов протяжный с пристани несет.

4.6.24 г. Rakatan

«Разбудит, радует…»*

. . . . . . . . день

Разбудит, радует; тревожит

Блаженства, созерцательности лень,

И светлый мир еще дороже.

Прищуря веки, вижу паруса,

Прохладный цвет морских просторов.

И расцветают девичьи глаза

На отдувающихся шторах.

Где в мыльных прядях прядала волна

Там < штилем? > паруса смиряет –

Отменны блеск, отменны цвет; она,

И брызги в соль лишь претворяет!

Бейрут май <1>926

Кочегар Борис Бета Буткевич

Баллада о чужом небе*

Такие голубые дни,

Что озаряются и ночи…

На этом свете мы одни,

Нам мчит автомобиль что мочи,

А за решетками дерев

Проносятся огни узилищ,

И, взгляды к небесам воздев,

Глядим мы на Звезду-страшилище.

Такая зоркая звезда,

Недобрый глаз в лучах угрюмых, –

Припоминаю час, когда,

Скрываясь в облаковых дюнах,

Жестокости бессонный глаз

Глядел на наши поцелуи.

Да… В небе пепельном погас

Стихающею аллилуйей…

Но мне милы твои глаза

И электрическая бледность,

Их кажет новая гроза

(Мелькнет и открывает бедность).

И бьется пульсами мотор,

Кричит, остерегая жизни,

И снова прокричит в упор:

– Эй, потерявшие отчизну!

Тебя я провожу домой.

Ты входишь за решетку к пальмам.

Останусь я один с собой,

И с небом, будто бы печальным.

Накатан улицы асфальт.

Маркиз