class="subtitle">Часть II

Не уставали танцевать,

Ступать, и звать не уставали,

И стали паром застывать

Зеркальные стенные дали.

И медленней стремили свет

Шары отвесные танцорам,

И я, скучающий поэт,

Соскучился над разговором.

Провел. Угрюмо проследил,

Как горло нежное глотало,

И глаз, сощурясь, тоже пил,

И сквозь стекло губа не ала.

За локоть взяв, повел еще,

Сам щурясь и остерегаясь –

И била в щеки горячо

Воздушная теплицы завязь.

А на крыльце отважный мрак

Свободной встречей устремился,

Серебряный слепленья знак,

Автомобиля – задымился.

Щек голубеющая смерть

И явная в глазах истома,

Мне были, нежная, поверь

Заветней дорогого тома

Учителя моих стихов,

Чей светлый голос зависть губит…

Была пора для петухов,

Но город петухов не любит.

И мы пошли одни и прочь

От музыки и мотокаров.

Раскинутая в звездах ночь

Зашлась в бензиновых угарах.

Луне холодный туалет

Свечей нас отразил на синем,

И серый с бахромою плед,

Свечу с размаху погасил он.

Твоя прохлада в темноте,

Она так жадно в пульсах билась,

И, устремляясь к наготе,

Ты надо мною наклонилась.

Часть III

И день позвал. И день прошел.

Насытили иные встречи,

А память осязанья шелк

Напомнила мне в поздний вечер.

И белая моя душа

Сквозь дрему встала, беспокоясь,

Расправила свой синий шарф,

Концами спущенный за пояс.

А я, очнувшись, закурил.

Еще задумался над дымом –

И вспомнил прорези перил

И свет, что сделал нас седыми…

Но не было во мне тоски,

Оставленной на туалете.

(Что впалые твои виски

При зябком серебре рассвета.).

И не было нисколько жаль

Покинутой, продажно нежной,

И в клетку серенькая шаль

Казалась старой и небрежной.

Часть IV

Вот под окном немного слов

Спел итальянец, в просьбе замер.

Да, полдень улицы высок,

Асфальт в сияньи под глазами.

И будто в мрак – кофейный тент

Меня позвал на простоквашу.

Я шляпу снял в прохладе. Вашу

Заметил тотчас: белых лент

Была улыбка и кивки.

Вы поднялись, пошли для встречи,

И право, больше старики

Оглядывались вам на плечи,

На угловатость, худобу,

Изнеможение разврата,

И, пудрой бледная, в гробу

Представились вы очень внятно.

Пробившись цепко до меня,

Неся литую шелком руку,

Под тентом, но в сияньи дня

Зачем вы протянули муку?

Рассказы ваши в темноте

Заговорили вдруг на память,

И лоск на вашей наготе

Почувствовал я под губами.

А голос наяву спросил

Мое здоровье и успехи,

И не было усмешке сил, –

Был тент, толпа, лазурь в прорехе, –

Но усмехнулся, закурил,

Вы вытянули сигарету,

Гляделись прорези перил

Над пыльным у асфальта светом.

И заиграли тут опять

Острейший и милейший танец.

Я стал, нахмурясь, напевать,

Ногтей разглядывая глянец.

И взгляд на вас не поднимал –

Кивал, кивал меж двух затяжек

И снова глухо подпевал

Мотив, который был протяжен…

И не было во мне стыда,

Что я сижу с продажной тварью

Я знал: что если вас ударю –

Вокруг не вспыхнет суета,

А скажут: а, семейный спор, –

Лакеи нам укажут двери,

И первый же таксомотор

Предложит разомчать потери…

И заостря плечо, застыл.

Молчал. Невольно видел пудру.

Протяжное оркестр ныл.

Стаканов просияло блюдо.

И бледная моя душа

Рвала перчатку, беспокоясь,

И с плеч повис, синея, шарф,

Концами заткнутый за пояс.

Голос*

Летают в воздухе святом,

Неслышно пропадают птицы.

Над ровным лугом – желтый дом,

А дух на воле и томится.

Есть в облаках сиянье льдин,

В пруду метнулась рыба кругом,

И в этот полдень я один

Дышу томительным испугом.

Так жадно думаю о Вас,

И расцветают все движенья,

Далеких губ, далеких глаз

Влиятельное выраженье.

А вот счастливая рука:

Она имеет тяжесть тела;

Святая кровь – ее река –

Высоким шумом прошумела.

И смелый голос надо мной

Поет неслышными словами,

А небо с той же синевой

И уплывающими льдами.

1924

Шанхай

Рассказ*

  Убедился, как странно любят

Удивительные глаза,

И об этом в вечернем клубе

Я приятелю рассказал.

  Но приятель меня не слушал,

Но приятель в стакан смотрел.

Я не выдержал: встал и вышел,

Уронив стакан на столе.

  Пусть над городом в тысячах звезды,

Пусть по городу улиц огни:

Он со мной – этот полдень березовый

И сквозняк апрельский, и пни,

  И в лесу сквозном мы – одни…

Харбин

На отъезд*

М. В. К.

I.

Берег пологий, пустынный, вечерний и узкое взморье, –

Будто в России, в деревне, в лугах, –

Небо вечернее дымчатое и простое,

И зябкость осенняя славно легка.

Озябнув,