«Не жалей локтей, прижимайсь к земле. Протрешь гимнастерку — другую дадим!..»

— Говорят, в том доме никого нет, — продолжал Наумов. — Но кто его знает!.. Значит так: нет там немцев — отлично. Если их там мало — постарайтесь действовать бесшумно. Ну, а если полно — завяжите бой, и к вам на помощь придут еще две группы. Они будут наготове.

Условившись о сигналах, Наумов закончил:

— Вопросы есть?

Наступило молчание.

— Ну, раз вопросов нет — в добрый путь!

И он крепко пожал каждому руку. С каждым безмолвно простился и Авагимов, только, пожалуй, Павлову стиснул руку немного крепче.

Расстояние до исходной позиции не так уж велико — метров полтораста или двести. Но ползти пришлось не меньше часа.

В воздухе одна за другой повисали осветительные ракеты. Попробуй двинуться при вспышке — сразу заметят!

Но ракеты — это полбеды. Гораздо хуже, что местность простреливается. Тут уж цепляйся за каждый выступ, за каждый камень, за каждую ямку. А главное — прижимайся к земле. Прижимайся как можно сильнее!

Как это важно — Павлов скоро убедился.

Когда он полз, пуля прострелила хлястик его шинели. Так и прорезала вдоль. Поднимись он на каких-нибудь два сантиметра от земли, эта самая пуля задела бы не хлястик, а позвоночник!

Но вот и подъезд. Двери настежь. Болтаются на ветру оконные рамы без стекол. Похоже на то, что в доме никого чет. Но, как сказал командир роты: «Кто его знает!..»

Заболотный оставил Сараева у входа, а сам вместе с Павловым вошел в дом.

Первый этаж.

Хорошо, что ноги окутаны мешковиной. Беззвучно ступая, разведчики стали обходить комнаты одну за другой.

Ни души.

Но радоваться рано. С автоматами наготове они осторожно пробирались вдоль стен.

На несколько секунд в коридор ворвалась ослепительно яркая полоска света. Через полуоткрытую дверь удалось разглядеть трех немцев. Один сидел спиной к двери за столом и ел. Двое других стояли у стены и, сильно жестикулируя, о чем-то спорили. Занятые своими делами, они так и не заметили стоявших в коридоре разведчиков.

Все произошло мгновенно.

Короткая очередь из автомата — и один немец упал. Остальные выпрыгнули из окна на улицу, но их настигли пули оставшегося внизу Сараева.

Немного выждав, Заболотный и Павлов двинулись дальше. Ни в подвале, ни на верхних этажах никого не оказалось. Значит, правильно сообщили командиру роты, что в доме пусто. А эти три немца, должно быть, забрели сюда случайно.

Сараев пополз в роту с донесением, а младший лейтенант с сержантом заняли удобную позицию в траншее, в нескольких метрах от подъезда.

Той же ночью в здание военторга перебралась вся седьмая рота.

Бой завязался лишь наутро. Рота за ночь основательно укрепилась и стойко выдержала натиск. Наиболее угрожаемым было правое крыло — оно выходило на площадь 9 Января, откуда атаковали немцы. Опасное направление Наумов заблаговременно укрепил тремя противотанковыми ружьями из взвода старшего сержанта Блинова.

В подвале, прямо у выходящего на площадь окна, устроились бронебойщики Рамазанов и Якименко. Уже рассвело, когда Рамазанов заметил выползающий из-за развалин вражеский танк. Не успел он подать команду, как Якименко выстрелил. В то же мгновение в комнате раздался оглушительный взрыв: очевидно, немецкий танкист и Якименко выстрелили одновременно. К счастью, немец промазал: снаряд угодил повыше окна, разворотил потолок, но вреда бронебойщикам не причинил.

Заговорили пулеметы, стали рваться мины, начала бить артиллерия.

В подвале еще не успела осесть пыль от взрыва, как послышался голос Блинова:

— Рамазанов, Якименко, живы, целы?

— Живы, целы!

— Молодчаги! А фриц-то мазила! Метил в лукошко, да попал в окошко…

Михаил Блинов рабочий парень из-под Лисок, присяжный весельчак — такие имеются в каждой роте. Как ни трудно — носа не повесит, всегда у него наготове шутка-прибаутка.

Любил он, грешным делом, подавать команду, никаким уставом не предусмотренную:

— А ну, брынза-рота, брынза-взвод, за мной!..

Впрочем, в присутствии старших начальников он на такое, конечно, решиться не мог.

Выстрел Якименко оказался более метким: немецкий танк юлой завертелся на одной гусенице, его подцепил другой танк, и обе машины скрылись за развалинами. Все это произошло в ту минуту, когда бронебойщики из-за дыма ничего не видели. Рамазанов был очень раздосадован тем, что второй танк ушел невредимым.

— Хватит пока и одного, — успокаивал Блинов.

А бой разгорался. Появились потери. И теперь то над одним, то над другим раненым участливо склонялся рыжеватый хохолок Чижика — санинструктора Маши Ульяновой. Она проворно накладывала повязки, давала попить. Для каждого у нее находилось теплое слово.

В боях прошел весь остаток этого дня, и следующий день, и еще один…

Все это время в седьмой роте неотлучно находился комиссар третьего батальона старший политрук Кокуров, плечистый сибиряк. Несмотря на свои сорок лет, он был еще по-юношески подвижен. Его громовой, раскатистый, словно из рупора доносящийся, голос раздавался то у одной, то у другой огневой точки как раз в самые опасные минуты. О бесстрашии Николая Кокурова, о его личной храбрости хорошо знали в полку.

Дом военторга выдерживал все новые и новые атаки. Лишь по ночам наступало относительное затишье, и тогда удавалось переправить раненых, пополнить боеприпасы, принести еду.

За две ночи успели вырыть поперек Солнечной улицы глубокую траншею, и перебравшиеся туда со своей бронебойкой Рамазанов и Якименко доставили врагу немало хлопот. Немцы, правда, обнаружили эту огневую точку в первый же день, но покончить с нею оказалось делом не простым: прицельно стрелять на большом расстоянии мешали развалины, а стоило танку подойти поближе, как он попадал под меткий огонь друзей-бронебойщиков. Вот выполз еще один немецкий танк.

— Рамазанов, огонь! — скомандовал старший сержант.

Над танком взвилась струйка черного дыма.

— Готов! — аж крякнул от удовольствия Блинов. — Не черт совал — сам попал! — Эти слова он адресовал немецкому танкисту, словно тот мог их услышать, а главное — понять.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВО ВРАЖЕСКОМ ТЫЛУ

В те же часы неподалеку от военторга — левее его, если смотреть со стороны Волги, — сражался разрезанный надвое