— Выкупим, — отмахнулся мужик от его слов, как от мухи.

— Ты знаешь, сколько стоит квартира? Не одну сотню тысяч рублей.

— И машину ей купим, и дачу, хоть в столице, хоть у американцев. Денег накопили, по восемьсот целковых при Горбачеве отстегивали, все вложены в скотинку, в парники, в пасеку. С голой жопой не остался, как енти, которые в чулках прятали, чуть товары подорожали, сразу и внес. Поди, на ваших фабриках, платили по двести бумажных.

— Значит, мы договориться не сможем? — покривился Коца от безнадеги.

— Если хочешь, кружочки серебряные, медальки эти, забирай. Я уже сюда приезжал, тоже медальку с золотинкой продал и уехал.

— Какую цену ты за них просишь? — Коца, не обратив внимания на последнее признание, повернул к пастуху красное от раздражения лицо.

— А ты назови, я и скажу, как раз или нет. Тут, мил человек, полюбовно надо.

— Твоим медалькам цена триста рублей, — назвал он самый низкий предел.

— И то ладно, они мне ни к чему. Кресты домой отвезу.

— Сколько просишь за перстень?

— Сколько дашь, а я прикину.

— Две с половиной тысячи рублей.

— Не-е, я ж видал, как у тебя глаза разгорелись. Пускай еще полежит, не помешает.

— А сколько ты хочешь, миллион? — Коца вконец вышел из себя, пастух бесил его своими интуитивными подсчетами.

— Миллиона не прошу, а три тысячи рубликов как раз, — ляпнул неожиданно тот. Наверное, интуиция имела свои границы, а может, взъерошенный вид купца спутал ему все рассчеты.

Коца расстегнул сумку с деньгами, и эта торопливость стала новым препятствием для достижения цели. Надо было дать понять, что кольцо не стоит таких денег. В конце концов, отыскать изъян, обратить внимание на слабо отштампованную пробу, хоть она и выпиралась, словно только что выбитая. Но чекуха была пятьдесят шестая, а на современном золоте ставили пятьсот восемьдесят третью. Да и не бриллианты это, а обыкновенные фианиты, цирконы. Стекляшки. Если взять осколок стекла, обтесать гранями, то он тоже будет стрелять разноцветными искрами. И пусть мужлан напрягает мозги, один хрен не докумекает, что царская пятьдесят шестая проба выше на порядок советской пятьсот восемьдесят третьей, хоть число, обозначающее количество золота в серебре, ниже. Царские ювелирные поделки шли на зубные коронки, не темнели, не протирались, рабоче-крестьянский же навал годился лишь на невзрачные цепи и кольца цвета хаки. Но это уловки валютчиков, от которых зависел их заработок на кусок хлеба с маслом.

— Погоди-ка с рассчетом, — переступил пастух по наледи разношенными валенками. — Я расхотел.

— Получи триста рублей за медальки, твой перстень и на хрен не сдался, — надумал извернуться Коца, неторопливо снимая с полотна серебряные кружочки. Он понял, что положение исправить может только тянучка во времени.

— С чего это ты запел по другому? — выперся мужик. — Только что мечтал его приобресть.

— Мне за три штуки приволокут печатку самого императора Николая Второго.

— Какую перчатку?

— Царский перстень граммов на двадцать, а в твоей поделке не больше тринадцати, да на зерниночки уйдет не меньше грамма, — Коца небрежно указал ногтем на брилллианты. — Это не драгоценный металл, а зерниночки, итого двенадцать, получается две четыреста, по двести рваных за грамм. Такую стоимость я оглашал поначалу, даже на сотню больше.

— Не гони-ка лошадей… — мужик обескураженно захлопал голыми веками.

— И гнать не стоит, идиота, что-ли, нашел? — недовольно отмахнулся валютчик. — Короче, за медали деньги я отдал, к остальному не притрагивался.

Коца бросил два серебряных круга в сумку, перекинутую через плечо, медленно пошелестел купюрами перед лицом мужика, заставив его сделать несколько глотательных движений. Уже настроился положить в карман деньги, оставшиеся от пачки, когда пастух резво подался вперед.

— Выкладывай, — прохрипел он.

— Не понял? — словно ослышался Коца.

— За перстень, две тысячи пятьсот рубликов.

— Цена меняться не будет? Или снова тюльку решил прогнать?

— Кого прогнать?

Коца не пустился в разъяснения, забрал кольцо с мешковины, надел на большой палец левой руки, несколько минут разглядывал его сверху и снизу под неспокойными взглядами пастуха. В висках отдавалось биение сердца, но он не позволял эмоциям выплеснуться на лицо. Отсчитал неторопливо две с половиной тысячи рублей, кинул их на стол.

Крестьянин, сгребая разбросанные купюры, настроился снова на торговый лад:

— Будем договариваться за георгиев? — он передразнил Коцу. — Бутылочное стекло… Эти зерниночки дорогие, роса по утрам не так на траве переливалась.

Купец прогудел как бы недовольно в ответ:

— Если взять шерстяную тряпочку, насыпать на нее золы и почистить ею твою морду, она тоже начнет сверкать ясным солнышком, — он спрятал перстень в карман. — За ордена я побегу узнаю у парней с центрального прохода, мой источник с бабками иссяк.

— На хвост не упадут?

— А кто позволит. Оставайся тут, я скоро.

Коца выскочил на площадь перед магазином, оглянулся на угол палатки, но Ромалэ, цыгана, на месте не оказалось, не было и Арфиши. Он побежал в середину рынка, к Жану Копенгагену, знаменитому собирателю раритетов. Они налетели друг на друга недалеко от главного прохода, нумизмат как раз продирался к выходу сквозь плотную толпу народа. Он еще издали поднял руки, замахал ими как крыльями:

— Уходим, уходим… Дергаем отсюда скорее.

— Что произошло? — приостановился Коца.

— На крытых машинах подъехали омоновцы и устроили облаву, ребят заталкивают вовнутрь и везут к Мимино в Пролетарский райотдел, сразу в отдельную секцию. А там раздевают до трусов и заглядывают чуть ли не в задний проход, — Копенгаген попытался сбить запальное дыхание. — Я только вернулся из столовой, смотрю, служивые наших тащат, я в мясной павильон, поторчал там, и за ними. Они проскочили мимо рыночного отделения милиции. Я сунулся за створки ворот, а там стоит “собачатник”, полный валютчиками.

Коца перемялся с ноги на ногу, вопли Копенгагена об омоновцах просвистели мимо ушей. Перед взором продолжали сиять ордена, вызванивая ямщицкими бубенцами.

— Тут один пастух георгиевский бант притащил, — начал он. — Посмотреть не желаешь?

— Какой бант? — осекся Копенгаген.

— Георгия, все четыре степени, как только из-под станка. Первой и второй степени золотые, третьей…

— Сто лет они мне не снились, если прихватят — пачкой баксов не отмажешься, — меняла раздраженно сплюнул в сторону. — Читал указ?

— Рассказывали. Но у пастуха полный кавалерский набор, я в первый раз узрел.

— Ты что, свихнулся? Тут надо задницу прикрывать, сексоты знают всех наперечет, а он про бант. Уходи, говорю, пока паровозы гудят.