— Иди сюда, — позвал Коца из-за стопки деревянных ящиков, за которыми находился свободный пятачок со стулом посередине.

— Куда!.. А там никого нет?

— Ага, с кувалдой… Кому ты нужен, — чертыхнулся Коца. — Кресты целы? Давай еще раз посмотрим на них.

— Что глядеть, — мужик, протискиваясь вовнутрь, полез за пазуху. И отдернул руку. — Ты сначала деньги выложи, а потом будем разговаривать.

Коца расстегнул на сумке замок, шмякнул о поверхность стула несколько тугих пачек из купюр по червонцу, перетянутых резинками. Пока мужик разминал одну из их в заскорузлых руках, выглянул осторожно из-за ящиков, осмотрел двор. Показалось, входная дверь чуть приоткрылась, там как бы провели по воздуху осколком стекла. Он помнил, что лично закрывал ее за пастухом. Но может, отошла…

— Деньги, вроде, не фальшивые, — бурчал мужик себе под нос, передергивая плотный брусок. — Цветастые, похрустывают… На сгибах не ломаются.

— Кресты в кофейне не пропил? — во второй раз подогнал его Коца.

— Куда им деваться, — пастух сунул руку за отворот полушубка, развернул тряпку на сидении, рядом с пачками денег. Четыре “георгия” разом взялись отражать лучи после полуденного зимнего солнца. — Давай договариваться.

— Теперь успеем, — валютчик хмыкнул, забирая лоскут в руки. Он никак не мог заставить себя быть равнодушным. — Ты ночь где провел?

— В Доме колхозника, истратился, — пастух со значением надавил на последнее слово. — Да еще эти… разбойники выспрашивали, о чем мы вчера договаривались, да что я успел тебе продать. Пистолетами угрожали.

— А ты что ответил?

— Сказал, что отцову медальку продал, медную. Не поверили, все допытывались, откуда я, да как.

— Рассказал?

— Уссутся не пивши. Приехал, мол, в город, медальку продал, теперь селедочки, вот, куплю, сахарку. Папиросок, мол, а сам не курю.

— Отстали?

— Ушли, — пастух перевел дыхание. — Ты тоже зубы мне не заговаривай, называй свою цену.

— Я уже у тебя спрашивал, за сколько ты хочешь их сбагрить, — напомнил Коца, чувствуя, что нужно снова набираться терпения. — Еще не надумал?

— Это тебе надо думать. Ты цену назови, я прикину.

Торг повторялся словно сиамский близнец, сделки, подобные этой, могли проходить спокойно только в церквях, или после побоища, когда вечное стремилось перетянуть на себя одеяло с сиюминутного. Коца, чертыхнувшись в душе, назвал цену, с которой любой уважающий себя коллекционер постеснялся бы начинать торг. Но мужик и этому обрадовался, главным для него было само действие.

— Не-е, за такие деньги я лучше их в речку побросаю, — замахал он рукавами брезентового плаща. — Пусть раки позатягают их в норки.

— Раки темноту любят, а от крестов вода станет светлее, — заметил валютчик, скрипя зубами. — Я тебе живые бабки предлагаю, за железки, а ты ломаешься как красная девица. Добавляю еще пачку десяток.

— Тысячу рублей, что-ли? Один весь золотой, у второго тоже кружок золотой, два других совсем не железные. А может, и все золотые, сверху только забеленые. Я не согласный.

— Сколько же ты хочешь, опять миллион? — Коца стукнул кулаком по стопке с ящиками. — Или тебе миллиона уже мало?

— Было бы как раз.

— У меня таких денег нет.

Валютчик начал собирать пачки со стула, оставалось отмудохать пастуха в глухом дворе и не солоно хлебавши уйти домой. Грабить его было бы не с руки, по проспектам гоняли милицейские бобики, отслеживать смысла тоже не имело. Больше у него, скорее всего, ничего с собой нет, да и дома вряд ли что спрятано. Слишком живописует красоты, то роса на восходе солнца зерниночками, то горница от камней покрупнее огнями полыхает. Скоро сам, насквозь пропитанный дерьмом, заблагоухает французскими одеколонами. Коца перекинул сумку через плечо и шагнул к выходу из завалов из ящиков. Спасибо, как говорится, и на этом, давно таким наваром не баловали.

— Ты это куда? — мужик уцепился за рукав. — Ждал тебя, ждал, замерз как кобель без конуры.

— О чем с тобой толковать? — обернулся валютчик. — Я все нервы на тебя истратил, ты ж, блин, нулевой вариант.

— Говори да не заговаривайся, — пастух раскусил, что Коца плохого не сделает, и потихоньку настроился борзеть. Наверное, сама природа направляла их по такому вот пути. — Набавляй, и все четыре креста станут твоими.

— Сколько набавлять? — вяло поинтересовался Коца.

— А еще пачку зелененьких…Десяток.

— Не пойдет, — валютчик внутренне тут-же принял правила игры. — Если бы половину пачки, еще куда ни шло.

— Тогда проваливай, куда собрался, — засуетился мужик. — На меньшее я не согласный.

Коца сбросил сумку, отсчитал первоначальную сумму, уложил ее на сидение стула. Затем со смаком припечатал всю кучу зеленой пачкой десяток:

— Получай, живодер! Доволен?

Пастух подхватил прямоугольники, принялся торопливо пихать их за пазуху.

— Кто из нас живодер, еще неизвестно, а за меньшее никто бы не отдал, — бормотал он губошлепым ртом с белой накипью по углам. — Вот они, твои кресты, хоть жги, хоть рви, нам без разницы.

Коца развернул тряпицу, улыбнулся на ее содержимое и опустил во внутренний карман зимнего пальто. Вновь краем глаза схватил какое-то движение, показалось, что дверь чуть качнулась. Он подался было в ту сторону, когда пастух ровным голосом спросил:

— Остальное забирать будешь?

— Какое остальное? — валютчик обернулся к нему. — Ты ж сказал, что у тебя только в этой тряпке.

— Мало, что я наговорю. Смотреть станешь, или деньги кончились?

— Деньги есть. Показывай.

Коца на всякий случай поводил носом по двору, засек, в каком положении осталась дверь. Мужик меж тем вытащил еще одну тряпку, принялся разворачивать ее на стуле. Он успел успокоиться, почувствовать себя равным со скупщиком его добра. По морде, заросшей пестрой щетиной, гуляла усмешка везучего человека. Впрочем, так оно и было, потому что разум и страх еще никого до добра не доводили.

Когда валютчик глянул на сидение стула, то чуть язык не проглотил. Первое, что бросилось в глаза, это царский орден “Виртути Милитари” за воинскую доблесть, учрежденный еще в начале девятнадцатого века. Он представлял собой вызолоченный бронзовый крест с коническими лучами, с имперской короной над верхним из них. Залит он был черной и зеленой эмалью. Как-то, будучи в гостях у Пулипера, самого короля нумизматов, он видел разные причудливо — изумительные награды тех времен. Среди них был такой орден с нерусским названием. Но это было только началом. Рядком лежали царские пятерка, семь с половиной рублей, десятка и пятнадцать рублей. Каждая монета по одной. По другую сторону куска материи красовалась звезда и знак ордена святой Анны за военные заслуги. Золото, серебро, живописная эмаль. И массивный перстень с бриллиантом не менее пяти карат в окружении изумрудов по полкарата. По бокам перстня, вместо глаз двуглавых орлов, резали воздух красными лучами отшлифованные рубины, в хищных лапах с символами власти были вместо когтей и этих символов власти тоже они. Зрелище представлялось не для слабонервных. Коца передернулся, вспомнив рассказ мужика о том, как попытался его прессовать Скирдач с шестерками. Если бы у них что получилось, пастуха баграми бы со дна Дона не выловили. Он, впрочем, и без того подписал себе приговор, мысль об ограблении вызрела окончательно. Не из-за цацек, разложенных на тряпке, хотя даже навскидку их было не на одну тысячу баксов. А за тот клад, который умудрился надыбать пастух. Теперь в его реальности мог сомневаться лишь идиот.