— Если сумма маленькая, пролетай дальше, — посоветовал Маус, обшаривая физиономию Коцы пытливым взглядом. — На рынке положение неспокойное и я не согласен залетать на мелочи.

— Не на один миллион.

— Пошли.

Оба, выбрав уголок, наклонили головы друг к другу. Коца пересказал все, что с ним приключилось, не назвал только цен.

— Я предлагаю тебе перестень и медали, ты, если сговоримся, отстегиваешь бабки, я возвращаюсь к мужику и выкупаю у него что осталось, — выложил он без обиняков. — А потом встречаемся здесь еще раз. Согласен?

— Показывай, — разрешил Маус, добавил, косясь по сторонам. — Кажется, менты натрамбовали нашими не один “воронок”. Может, уже свалили.

Валютчик вынул из сумки бумажку с колечком и медалями, всунул в руку менялы. Тот склонился к ним, и сразу затих, причмокивая полунегритянскими губами. Коца вертел шеей, стараясь распознать в гуще народа извечных врагов валютчиков — переодетых сотрудников уголовного розыска. Наконец, Микки оторвал долгий нос от изделий, не поворачиваясь, прогундосил:

— Во сколько ты оцениваешь все?

— А у тебя своих расценок нету? — Коца сразу надыбал волынку. Решил повторить сцену сделки с пастухом. — Давай договоримся сперва за медали, ты по какой цене можешь их взять?

— “За храбрость” должна быть подороже, но она балканской кампании 1877-78 годов, а “За усердие” рангом ниже, но крымская. Серебро. Я забираю обе за штуку пятьсот. Поделюсь, если найду купца, который выложит больше.

Коца утвердительно кивнул. Сделки между менялами проходили довольно часто, редко приводя к повторным разборкам.

— Теперь прикинь стоимость кольца. Ты обратил внимание на вензеля?

— Я без исследований скажу, что перстень принадлежал Евлампию Воронцову, атаману Всевеликого Войска Донского, — хмыкнул Микки Маус. — Был на Дону такой еще во времена наполеоновского нашествия. Если хочешь, я отслюнявлю десять тысяч, а потом вместе сходим к Пулиперу. Он даст сто процентную оценку.

— Отстегивай бабки, мне пора бежать, — заторопился Коца, соглашаясь, он за одну сделку сорвал куш в восемь тысяч семьсот рублей. Подобное бывало только поначалу, когда менялы наворачивали неденоминированных рваных по лимону за день. Тогда доллар не поднимался выше пяти рублей, и многие успели открыть свои дела за границей. Теперь же и штука канала за мясо. — Клиент ненадежный, типа, с ковалевской дачи, надо упредить его бегство в тьмутараканскую глушь.

— Где ты его надыбал? — насторожился Микки Маус.

— Сам напоролся на меня.

— А откуда он, ты не спрашивал?

— Давай этот базар оставим на потом, — валютчик присмотрелся к Микки, он догадался, на чем хотел тот заострить внимание. — Часть суммы отстегни купюрами помельче. Для форсу.

— Только ты просеки все, что нужно, — посоветовал Микки, выдергивая пачки денег из-под полы. — Я не к тому, чтобы по мокрому.

— У самого мысля мелькала, — сознался Коца. Он был уверен, что напарник не пойдет на убийство, но нация, к которой принадлежал Маус, была способна задумать оказию с вывертом не хуже дедушки Альберта по прозвищу Эйнштейн. — Ты подождешь здесь?

— Это место притоптано уголовкой. Я зайду до Каталы, если что, найдешь меня там.

— Заметано.

— Не мельтеши на виду. Тутушка довыпендривался, в морге отдыхает.

— Не понял, — притормозил Коца, чувствуя моментальный холодок по телу. — Кто его?.. Когда?

— Подался часа три назад с одним пидором на Тургеневскую, за территорию рынка, там стояла его крутая машина. В машине и грохнули, при обмене крупной суммы баксов. Он прислонился головой к стеклу, базарный патруль постучал дубинкой — ни ответа, ни привета. Открыли дверь, Тутушка и вывалился.

— Придурковатый какой-то… был. Говорили ему, не отходи от места работы, — Коца с досадой сплюнул.

— У всех у нас одна болезнь — ее величество расейская жадность. К тому ж, наживаться разрешили.

— Облава не по этому ли поводу?

— Запросто.

Коца выскочил из ворот, побежал по периметру автостоянки к месту, где оставил пастуха. Среди рядов машин маячил черный “Ленд Крузер” Слонка, бригадиру было все равно, что отморозки мочат его паству, а менты трахают ее во все дырки. Он попивал баночное баварское, заедая осетровым балычком, закладывая менял, и сам обирая их без стеснения. Коца влился в толпу на Московской, подходя к месту встречи, усек одного из шестерок Скирдача, вжавшегося в стену газетного ларька. Самого мужика на месте не оказалось, валютчик выругался, он не мог себе простить, что упустил такого икряного рыбца! Покрутившись возле ларьков, вскочил в автобус, идущий в его район, и вдруг в окно увидел пастуха со Скирдачом на другой стороне дороги, поодаль топтались шакалы, не успевшие обрасти шерстью наживы. Все стало ясно, теперь нужно было забыть эту удачную встречу и заняться созданием гарантий для собственной безопасности. Коца расстегнул замок на сумке, переложил в нее из-за пазухи пачки денег, полученные от Мауса, сунул сумку снова за отворот рубашки. Затем вытащил из кармана брюк выкидную пику, переместил ее в карман пальто. Встречи с бандитами в подъзде родного дома еще никто не отменял.

На другой день он снова торчал возле главного входа в центральный рынок. Досада от незавершенного выгодного дела как возникла вчера вечером, так не отпускала до сих пор, заставляя озираться вокруг в надежде, что мужик объявится вновь. Время близилось к обеду, в глубине базара постреляли из пистолетов, наверное, менты наводили шухер в кавказских диаспорах. И вдруг Коце почудилась возле автобусной остановки знакомая фигура в брезентовом плаще поверх овчинного полушубка, в шапке ушанке и огромных валенках. Он мотнул головой, стараясь сморгнуть видение. Мужик стоял там, где его оставили вчера. Скорее всего, деньги имели для него большую ценность, нежели то, что было завернуто в тряпочках. Валютчик мигом пересек трамвайные пути.

— Пристраивайся ко мне, — подходя ближе, прошипел он. — И не оглядывайся.

— Почему? — не удивился мужик появлению валютчика. — Ты деньги принес?

— Полная сумка, — Коца оттопырил край, показал пестрые ребра пачек из купюр разного достоинства. — Иди за мной, куда сверну я, туда и ты. Понял?

— А далеко итить?

— Видишь шестиэтажный дом через проспект?

— Желтенький такой?

— Это институт, зайдем во двор и займемся делом. А здесь одни менты с сексотами.

— С кем? Сектанты, что-ли? — пастух засеменил сзади.

— Они самые, тараканы продажные.

— Эти истинные христопродавцы…

Коца сквозанул через дорогу, забитую автомобилями, запетлял в толпе, хриплое сопение мужика, похожего на беременное пугало, от него не отставало. Он еще раз перескочил перед потоком автомашин, нырнул в переходной тоннель, в нем можно было заплутать — столько выходов он имел. Валютчик направился в тот, который выбегал крутой лестницей к углу старинного особняка, приспособленного под институт. Менялы часто пользовались уютным его двориком за крепкими кирпичными стенами. Коца, выскочив из тоннеля наверх, оглянулся еще раз, один из сявок Скирдача пытался суматошно пролавировать между машинами. Все-таки вели, пидоры, но вряд ли кто из них знал про потаенное место, которое надыбали несколько менял из старой гвардии. За турникетом он сунул вахтеру денежный “талон”, кивнув пастуху, шумно переводящему дыхание, спустился по ступенькам к выходу во двор. Двор, заваленный ржавыми станками с деревянной тарой, был пуст. Мужик остановился перед дверями, затем высморкался, провел под крупным носом рукавом грубого плаща.