– Я заходила к вам ровно в шесть, но вас не было наместе.

– Я был у генерала и вернулся в десять минут седьмого.

– Но я же не могла знать, что вы с минуты на минутувернетесь. Дверь в ваш кабинет была заперта, и я с чистой совестью ушла к себе,подумав, что, если я вам нужна, вы меня сами вызовете.

– Скажите, в вашем отделе принято считать такоеоправдание достаточным?

– В нашем отделе никому никогда не приходилосьоправдываться перед начальником по такому поводу, – сухо ответилаНастя. – Виктор Алексеевич хорошо понимал, что сыщик не может спланироватьсвой день с утра таким образом, чтобы ровно в шесть явиться с докладом. Работатакая специфическая. Чтобы явиться ровно в шесть, он должен в три часа вообщезакончить работать по раскрытию преступления, сидеть в кабинете и писатьбумажки. Потому что если он в половине пятого найдет свидетеля, за которымполмесяца гонялся, и сумеет его разговорить, то в четверть шестого ему придетсясказать: извините, гражданин, душевная у нас с вами беседа получается, но явынужден отложить ее до завтра, потому что у меня начальник самодур.

Мельник повернулся к ней, держа в руке нож. На лице его былонаписано любопытство, как у энтомолога, разглядывающего невиданное доселенасекомое.

– Вы что, совсем не боитесь начальников?

– Нет. Совсем не боюсь. Я больше десяти лет проработалас Гордеевым и привыкла к мысли, что хороший начальник – тот, которого уважаешь,а не тот, которого боишься. И потом, я не боюсь, что меня выгонят.

– Совсем не боитесь? – вздернул бровиМельник. – Уверены в своей незаменимости?

– Не в этом дело. Пока я работала у Гордеева, мысль обуходе вызывала у меня ужас. И я действительно боялась сделать что-нибудь нетак, нарушить какую-нибудь инструкцию и оказаться уволенной. А теперь мне всеравно. Поймите меня правильно, Владимир Борисович. Я не хочу вас обидеть, номне безразлично, у какого начальника работать, если этот начальник не Гордеев.Поэтому я и вас не боюсь. Не сработаемся – уйду.

– К Заточному? Или в ваших запасниках есть ещекакие-нибудь генералы?

Вот это уже был удар ниже пояса. Сидел тут, понимаешь ли,глазки строил, коленками прижимался, про мужа расспрашивал, делал вид, чтоничего о Насте не знает, а сам, оказывается, неплохо подготовился, справочки навели даже сплетен подсобрал с миру по нитке.

Настя попыталась собраться с мыслями, чтобы ответитьправильно и при этом не сказать глупую дерзость, но в этот момент из комнатыприбежала жена Гордеева Надежда Андреевна.

– Господи, я с Мишенькой заболталась, совсем про мясозабыла!

– Ничего, Надежда Андреевна, – весело отозвалсяМельник, – мы с Анастасией Павловной его старательно караулили и момент неупустили.

Он отошел от рабочего стола и сделал картинный жест рукой всторону большого прямоугольного блюда, на котором были аккуратно выложеныровные одинаковые куски мяса.

– Все, дорогая хозяйка, можно подавать.

Надежда Андреевна подхватила блюдо и понесла его в комнату.Настя юркнула за ней следом, радуясь, что удалось естественным путем свернутьразговор, который вдруг принял такой неприятный оборот. Последним в комнатувернулся Барин и сразу включился в разговор с Гордеевым. До конца вечера онбольше не заговаривал с Настей и даже не смотрел на нее. И она не знала,радоваться ей этому обстоятельству или насторожиться.

Никита лежал на диване, отвернувшись к стене и подтянувколени к груди. Его мучители давно уже ушли, беззлобно ткнув Никиту на прощаниепару раз кулаками. Все тело болело, было трудно дышать, прикушенный язык всееще кровоточил, и от этого во рту был неприятный металлический привкус.

Записали его признание на диктофон и на видео – и ушли. Ктоони? Зачем приходили? Зачем им его признание?

Первая мысль была, конечно, о том, что они все-таки изментовки. Но, поразмышляв немного, Никита пришел к выводу, что это не так. Еслименты в принципе могут вот так вломиться в квартиру и выколотить из тебяпризнание, то почему они сделали это сейчас, а не полтора года назад? Сейчас-товсе это уже потеряло актуальность. Про того мужика, которого он замочил наПавелецком, уже и забыли все давным-давно. Сегодня даже про убийства всяких тамзвезд и крупных политиков дольше двух месяцев не помнят. А уж если это«шестерка» из мафиозной группировки, так кому он на хрен нужен через полтора-тогода?

Поэтому вторая мысль, пришедшая в голову Никите Мамонтову,показалась ему куда более правильной. Нужен этот убитый только своим дружкам.Не понравилось дружкам, что в столице нашей Родины ихнего кореша порешили – и скомсомольским приветом. Им самим, конечно, милицейские разборки ни к чему,поэтому тот факт, что дело «повисло», им только на руку, но, однако же,милицейские дела – это одна песня, а дела личные, внутримафиозные, –совсем, можно сказать, другой романс. А подайте сюда того наглеца, которыйпосмел нашего любимого кореша тронуть!

При такой постановке вопроса срок в полтора года не казалсячем-то невероятным. У криминальных структур своя логика, не такая, как умилиции. Это менты всегда хотят скорей да быстрей, у них начальства выше крыши,а сбоку еще прокуроры погоняют. А «деловые» – они по-другому взаимные расчетыведут. В тот момент, когда его, Никиту Мамонтова, на Павелецкий вокзал послали,промеж двумя группировками один счет был, на очко больше в пользу приезжих, изамоченный чужак этот счет сравнял. А теперь, спустя полтора года, перевес могвполне оказаться в пользу московских, и их «конкуренты» могут сделать из Никитыразменную карту.

Он вспомнил того опера с Петровки, который им тогдазанимался. Всю душу прямо вынул своими разговорами, по три часа каждый деньмурыжил Никиту, все расколоть пытался. Как же звали его? Ну, впрочем, неважно.Так вот этот опер говорил Никите: «Я знаю, что убийство совершил ты. Знаю – ивсе. А ты вот о чем подумай. Если я найду доказательства твоей вины, тыполучишь срок. Солидный, но все равно это только срок. Понимаешь? Если тыуспеешь обернуться раньше меня и напишешь явку с повинной, срок будет меньше.Если начнешь активно помогать следствию и дашь информацию о своих хозяевах,срок будет еще меньше. А вот если я не найду доказательств против тебя, тыостанешься на свободе. И долго ты на этой свободе не проживешь».

Никита тогда ему не поверил. Его хозяева казались емусильными, могущественными и вечными. Они его в обиду не дадут. Тем более онпоказал себя таким молодцом, от ментов вывернулся. Однако прошло полтора года,и все изменилось. Группировка, к которой он принадлежал, оказалась не такой ужмогущественной и жизнеспособной. Внутренние распри ее ослабляли, да и милицияне дремала, кое-кого сумела зацепить и из общей кучки выдернуть. Месяца триназад жалкие остатки группы влились в другую структуру, более крупную исильную, которая подмяла под себя хозяев Никиты Мамонтова. Но самому Никите вэтой новой структуре места не нашлось. То есть не то чтобы его выставили безвыходного пособия, но ясно дали понять, что не расстроятся, если он отвалит навсе четыре стороны. Он не боевик, не снайпер, не качок и не драчун, не мастервождения и вообще никакими выдающимися талантами не обладает. Его прежниехозяева, мелочь пузатая, были каждой паре рук рады, особенно если эти рукипринадлежат человеку трусоватому, которому легко приказывать. А у новых хозяевпорядки другие. Там на каждое место чуть не конкурсный отбор, и такие, какНикита, им не нужны. Его, конечно, примут, ежели он захочет остаться, потомукак на нем «мокрое» висит и свое право на принадлежность к структуре он этимкак бы заслужил. Но на большее пусть не рассчитывает. Роль жалкого «приживалы»– вот тот максимум, который ему могут предложить.