– Отец уже требует показать ему моего молодого человека, с которым мы, к тому же, ещё и съехались, – наконец начала она.

Я мысленно сосчитал до десяти и начал свою часть диалога по накатанному сценарию.

– Хорошо. Съездим на выходных.

– Ты знаешь, о чём я, Игорь. Или при отце тоже прикажешь называть тебя Алекс? – Джин с вызовом посмотрела мне в глаза.

Я же в ответ глаза закатил, намекая на то, что этот разговор меня немного успел утомить за неделю.

– Настойчиво попрошу. Никто не должен знать, что Игорь Мельников жив. Даже твой отец.

– Это будет важно для него… – продолжала настаивать Джинни.

– Думаю, за полтора десятка лет он из забыл, что у его армейского друга был сын. А если и не забыл, то для него же лучше, что бы я оставался «мёртвым», – я вздохнул. – Ты отказываешься понимать элементарные вещи.

– Объясни. Вот, попытайся объяснить, почему отец не может узнать, что у паренька, которого он когда-то считал за сына, всё хорошо. Что он жив и здоров, – снова пошла в атаку Джин.

– Это ты к слову или на инцест намекаешь? – спокойно поинтересовался я, хотя сам готов был смеяться долго и громко. – А если серьёзно, то с твоим отцом мы виделись за мою жизнь дважды, поэтому за сына он меня точно не держал. Так же хочу заметить, что в отношении меня понятия «жив и здоров» могут оказаться очень даже временными. К тому же, существует куча других факторов.

Она поставила бокал на журнальный столик и наклонилась ко мне со знакомым, крайне нехорошим, выражением лица.

– Или ты объясняешь мне все эти факторы, или я рассказываю отцу, с кем я живу.

Ну, кто бы сомневался? Коп есть коп – шантаж для неё более чем привычен. Ладно. О том, что она решила шантажировать меня, поговорим позже. Сейчас я, всё же, планировал объясниться.

– Ты хочешь, что бы я открылся твоему отцу? О чём нам с ним поболтать за бутылочкой «Московской»? О моей медали «За отвагу»? А может, мне ещё рассказать ему как, где и за что я получил звезду Героя России? – в наступление пошел уже я.

У Джинни округлились глаза.

– Ты – герой России?..

– Спорное утверждение, но такая награда у меня есть… И честно говоря, мне неприятно вспоминать, за что она получена. Запомни, такие как я, за хорошие дела награды не получали и не получают. Зато, получают мишень на лбу, стоит им отойти в сторону от приказов. Я отошел.

Джинни переваривала сказанное. И, похоже, она наконец-то стала в полной мере осознавать, во что со мной вляпалась.

– Ты хочешь сказать, что ты теперь мишень для своих бывших товарищей?

– Коллег. Какие они мне товарищи, если я никого из них не знаю? И, слава Богу, они не знают меня. Но могут вычислить, если не быть осторожным.

Джин напряглась, не решаясь задать основной вопрос, как мне казалось.

– И… и что будет, если они тебя найдут?

Теперь тяжело говорить было мне.

– Ничего хорошего, – я вздохнул. – Зависит от квалификации нашедшего. Если это кто-то уровнем ниже меня, то он погорит на слежке, я его убью, и мне придётся исчезнуть. Тебе тоже придётся исчезнуть – сменить страну проживания, жить под выдуманным именем и навсегда забыть всех, кто когда-либо что-либо для тебя значил, иначе…

– Что «иначе»? – спросила она, предполагая ответ.

– Иначе, придёт кто-то более опытный, кто-то, кто не допускает ошибок. Он, сначала, убьёт всех, кто тебе дорог, а потом, когда ты будешь или сломлена, или будешь обозлена до предела и станешь совершать ошибки, убьёт и тебя. То же касается и меня. Нет у меня права на ошибку. Особенно теперь.

Она понимающе кивнула. Джин, просто, приняла тот факт, что она в опасности.

Внезапно, её глаза блеснули знакомым огоньком. Молодец, девочка. Она поняла ещё одну истину – я буду защищать её, чего бы это ни стоило.

– Пойми, я прошу тебя врать отцу не просто так… – додавил я свою партию.

Джинни молчала ещё секунд сорок, хотя, показалось, что больше часа. Чёрт, как же это неприятно, снова привыкать к эмоциям. Особенно, к чувству вины.

– И ты так живёшь уже семь лет?.. – проговорила она тихо.

Я чуть с кресла не упал. А совестно то как стало. Значит, пока я ей это всё рассказывал, просто, в порядке информации, почему она должна переступить через себя и лгать дорогому человеку… Дьявол… Эта девочка сидела и обдумывала мысль, с которой я смирился ещё когда прочёл первый лист документов. И ей больно, а я… А я – баран бесчувственный.

Джин не стала дожидаться ответа, а, просто, подошла, села ко мне на колени и обняла. В этот вечер мы больше не обмолвились и словом, а на утро проснулись всё в том же кресле. Кстати, ноги у меня порядочно затекли.

***

Месяц назад мы с Джин весьма успешно съездили к Виктору Сергеевичу. Правда, она меня потом допрашивала как вышло, что он ничего не заподозрил, учитывая, что гостили мы два дня, а с Виктором за это время мы выдули три бутылки на двоих. Пришлось рассказывать о пластической операции, а после этого ещё и копаться в своих архивах для демонстрации одной из армейских фотографий. После послушал немного сокрушенных вздохов о том, что выглядел лучше, на что фыркнул в стиле «Не нравится – не ешь». Над этой шуточкой Джинни смеялась долго и, по обыкновению, обзывала обидчивым злюкой.

Не то, что бы я был, действительно, обидчивым, но иной раз за живое она зацепить умела, абсолютно этого не желая. Объяснять, что я до сих пор плохо воспринимаю это лицо, я не стал – не к чему ей ещё и за это переживать.

А вот последнюю неделю Женя ходила сама не своя, мягко выражаясь, в бешенстве. Её отстранили от работы до окончания служебного расследования. Во время задержания, она довольно внятно избила вооруженного задержанного, буквально, на ходу сделав из него инвалида, а когда другой детектив отдёрнул её, то, чисто инстинктивно, она сломала напарнику руку. Мой косяк – переучил. И это ещё счастье, что это была ситуация, когда она применяла рукопашный бой, а не огнестрельное оружие – тут я тоже наставничал последние два месяца, доводя её стрельбу до автоматизма, из любого положения, в любой ситуации, в любую точку тела, но, как правило, на уничтожение.

В общем, каялся я сильно, а