в том, что ориентация исключительно на мирные методы борьбы действительно является универсальным и эффективным подходом к любой революционной ситуации. С другой стороны, появились опасения, что призыв к немирному протесту приведет к общей дискредитации протеста в глазах населения и мирового сообщества, что, в свою очередь, неминуемо приведет к поражению. Так возникло противопоставление мирного и немирного протеста, которое, на мой взгляд, является совершенно ложной дилеммой.

Может ли быть ненасильственным протест в недемократическом государстве в принципе? В условиях деспотии не существует легальных рамок для протеста, на то она и деспотия. Любой гражданин, реально протестующий против диктаторского режима (а не изображающий протестующего по согласованию с властями), оказывается вне закона. Если митинги, шествия, демонстрации, пикеты и другие формы публичной политической активности находятся под запретом, то любой выход на улицу с самыми мирными намерениями может обернуться насилием, потому что приводит к провокации насилия со стороны власти, а значит, и к сопротивлению, хотя бы в пассивной форме (когда, например, избиваемый полицией человек закрывает голову от ударов).

Формы протеста, которые мы по инерции продолжаем называть мирной и немирной, в условиях диктатуры качественно ничем друг от друга не отличаются. Любые виды публичного протеста против узурпации власти являются потенциально немирными, но могут существенно различаться степенью проявления своей насильственной сущности — от почти нулевой до ярко выраженной.

В одних случаях уровень психологически допустимого для участников насилия может быть очень низким, в других — достаточно высоким, но во всех случаях этот порог не равен нулю. Иначе люди в принципе не принимали бы участия в протестных акциях. Если у нас есть диктатура с одной стороны и реальный протест против нее с другой, то мы в любом случае допускаем возможность насильственного столкновения, призывая людей не подчиняться установленным диктатурой законам.

Я считаю, вопрос о мирном или немирном протесте затемняет другой, гораздо более существенный вопрос и уводит дискуссию в сторону. Это вопрос о том, считаем ли мы легитимным революционное насилие в принципе. Только ответив на него, мы можем переходить к следующему вопросу — о желательном или нежелательном формате указанного насилия. На мой взгляд, ответ однозначен — да, революционное насилие легитимно.

Если как следует проанализировать позицию сторонников «исключительно мирного» протеста, то очень скоро выяснится, что за фасадом красивых и миролюбивых слов зачастую скрывается попытка защитить тезис о нелегитимности революционного насилия в принципе. Это опасное заблуждение: если рассматривать мирный протест как принципиальный отказ от любого революционного насилия (а именно так многие люди его по наивности и рассматривают), то такая позиция наверняка найдет понимание у любого диктатора, но сделает борьбу с диктатурой совершенно невозможной.

Ни одна диктатура в истории человечества не ушла без открытого или скрытого силового давления — только потому, что устала. Если не насилие, то угроза его применения всегда имели решающее значение для победы революции. Другое дело, что угроза применения насилия всегда и практически во всех отношениях действует лучше, чем его открытое применение.

Дело здесь не только в гуманизме. Если революция начинается с насилия, то им же она и заканчивается. А если революция заканчивается насилием, то она на этом никогда не останавливается. Насильственная революция делает практически неизбежной послереволюционную диктатуру с целью подавления контрреволюции. Это надо учитывать всем, кто, в отличие от сторонников исключительно мирного протеста, напротив, выступает за быстрый переход к насильственным методам борьбы.

Тем не менее, как показал опыт Беларуси (а российский опыт обещает быть еще более впечатляющим), если режим готов стрелять, то демонстративный и заблаговременный отказ оппозиции от насилия как инструмента захвата власти контрпродуктивен. Сужение стратегии протеста до рамок оказания психологического давления на власть, если только это давление не подкреплено угрозой прямого иностранного вмешательства, не может привести к крушению готового на все режима — даже если протест имеет массовую поддержку в обществе. Именно поэтому концепция мирного протеста как полного и абсолютного отказа от революционного насилия является не чем иным, как догмой. Отрицая насилие в принципе, мы отрицаем революцию.

На самом же деле революционное насилие не просто легитимно, а исторически всегда и везде становилось источником новой легитимности. Революция и конституция всегда идут бок о бок. Без революционного насилия в мире не возникло и не установилось бы ни одного конституционного порядка — об этом не стоит забывать даже по прошествии нескольких столетий.

Если происходит вырождение конституционного порядка, то очень часто единственным реальным способом его восстановления является возвращение к практике революционного насилия. Именно поэтому в старых конституциях не забывали написать о революционном праве народа на восстание. Именно поэтому в старых конституциях так много внимания уделялось вооружению народа. Узурпатор власти должен был понимать: все, что силой взято им у народа, силой же может быть народу возвращено, потому что легитимность восставшего народа выше легитимности деспотического режима. Это жесткие истины, азбука революции, но ее надо выучить наизусть. Конечно, если хочешь победить, а не проиграть.

Признание легитимности революционного насилия как метода борьбы с диктатурой вовсе не означает готовность немедленно применить это насилие на практике. Признавать возможность и легитимность насилия в революционной борьбе с диктатурой — вопрос стратегический. Применять или не применять насилие в конкретном случае и, если применять, в каких пределах и в каких формах — это вопрос революционной тактики, который может решаться по-разному.

Зачастую преднамеренный отказ от эскалации насилия во избежание больших жертв, особенно в тех случаях, когда большинство не готово к активным действиям при отсутствии в стране революционной ситуации, является единственно правильным решением. Но возведение этого решения в догму, убежденность в том, что при любых обстоятельствах протест должен оставаться мирным, равносильно добровольному разоружению перед диктатурой и, по сути, отказу от реальной борьбы за власть. Режим должен всегда находиться под напряжением и помнить, что на всякую силу найдется контрсила, а за всяким преступлением последует наказание. Только в этом случае у восставших против режима есть шанс на успех.

К тому же мирное давление далеко не всегда может быть таким мирным, как его изображают. Не связанный с каким-либо насилием мирный протест может сжигать ресурсы власти и ограничивать ее собственную возможность применять насилие. Это может случиться по самым разным причинам — из-за деградации силовых структур, из-за истощения материальных запасов (в этом смысле забастовка — вполне силовой прием) или по другим причинам. Правда, в этом случае есть угроза, что, когда режим рухнет от истощения, главными бенефициарами на поле боя окажутся мародеры — либо криминал, либо интервенты. И тогда уже протестному движению придется применять насилие к