Ясно только одно — протест не может допускать внутренней самоцензуры. Если у революции имеется встроенный ограничитель скорости, она никогда не взлетит. Сказав «А», лидеры протеста должны всегда быть готовы сказать «Б». Если ты выводишь людей на улицы, то ты уже тем самым допускаешь возможность революционного насилия. Другое дело, что ты можешь призвать своих сторонников к сдержанности из тактических соображений.

Предательством протеста в одинаковой мере является как провокация насилия в отсутствие революционной ситуации, так и абсолютный отказ от насилия, необходимого, чтобы поставить финальную точку в революции, когда революционная ситуация сложилась. Последнее означало бы оставление движения без лидеров на произвол судьбы. Как правило, это приводит к немедленному поражению революции и к еще большему насилию и жертвам, но уже со стороны не революции, а контрреволюции. Поэтому протест должен, конечно, стараться остаться мирным, и он останется таким, если готовность противостоять насилию насилием будет убедительная.

Глава 2. Объединение протеста:

многопартийность или монопартийность?

Все помнят каноническую метафору со сломанными стрелами, кочующую из одного эпоса в другой. Мудрый вождь (или царь) сначала демонстративно легко ломает стрелы по одной, а затем бессильно опускает руки, пытаясь сломать собранный из таких же стрел пучок. Затасканность этого образа не отменяет той простой истины, что единство протеста, в чем бы он ни состоял, является ключевым условием его эффективности. С этим мало кто будет спорить, но, что такое единство, каждый, как правило, понимает по-своему. Бывает единство многоголосое, а бывает такое, когда все должны петь одним голосом.

Именно об это споткнулась сегодня демократическая оппозиция в России.

На словах лидеры всех сколько-нибудь значимых протестных движений выступают за объединение. Странно было бы услышать от них заявления о том, что они против широкого фронта борьбы с диктатурой. Но многие из тех, кто на словах выступает за единство, на практике руководствуются другим принципом, который был сформулирован при сходных исторических обстоятельствах еще Лениным: «прежде чем объединяться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться». Опасность этого лозунга состоит в том, что по ходу дела конечная цель — объединение — уходит на второй план, зато размежевание идет по полной программе. Именно это мы и наблюдаем сегодня в России.

Оглядываясь назад, мы видим, что пути к успеху протестного движения весьма разнообразны. Среди прочих классификаций можно выделить два типа успешных революций. Одни осуществлялись сплоченными группами единомышленников, не только объединенных сходством политических взглядов, но и собранных в организацию полувоенного типа, которая после победы становилась основой новой государственности. Другие успешные революции совершались широкими коалициями самых разных политических сил, соединенных непрочной организационной связью, которая редко переживала саму революцию.

Присмотревшись к этому опыту более внимательно, мы не сможем не заметить, что очень часто тактические революционные задачи (захват и удержание власти) более эффективно решались именно полувоенными, заговорщицкими организациями, по своей структуре больше напоминавшими религиозные секты, чем политические партии в строгом смысле слова. Зато стратегические задачи, которые, собственно, ставили перед собой революции, в особенности задачи демократического характера, решались лучше именно там, где во главе революции стояла коалиция разнородных сил, объединившихся на время и по случаю.

Казалось бы, зная об этом, все ответственные политические силы должны стремиться к созданию широких коалиций. На практике, однако, этого не происходит. Коалиции не создаются, а если и создаются, то почти сразу распадаются. К сожалению, для этого есть веские объективные причины. Исторический опыт показывает, что чем агрессивнее диктатура, чем более беспощаден режим, тем меньше шансов у коалиции сложиться и победить. Это происходит по понятным причинам: сам режим прекрасно знает, что единство оппозиционных сил является для него главной угрозой, и делает все от него зависящее, чтобы такого единства не возникло, в том числе поддерживая в оппозиционной среде раскольнические настроения. Выбирая между «непримиримой» и «самой непримиримой» оппозицией, режим, как ни странно, предпочитает иметь главным оппонентом именно вторую — даже рискуя вырастить таким образом своего могильщика, как это уже случилось один раз в русской истории в начале XX века.

Нельзя забывать о том, что в России существует не только традиция самодержавия, но и традиция большевизма — сектантства и раскольничества в революционном движении. Обе традиции теснейшим образом связаны между собой. В отечественной истории большевизм сыграл не менее печальную роль, чем самодержавие, которое он вначале уничтожил, а потом возродил в еще более изощренной форме. Для подавляющего большинства наших современников большевизм и коммунизм — одно и то же. Но это далеко не так, поскольку можно не быть коммунистом и даже быть антикоммунистом, но при этом оставаться большевиком. Более того, если коммунизм для России — явление в значительной степени случайное, то большевизм произрастает из самих основ русской культуры.

Большевизм — движение, выросшее из русского народничества, далекое не только от либеральных идеалов. Для большевизма, как и для самодержавия, «социальным демиургом» является государство, а не общество. Но если самодержавие с помощью государства стремится законсервировать общество, то большевизм с помощью государства стремится вывернуть его наизнанку. Большевикам никогда не были нужны союзники во власти, им нужна была только сама власть. Большевизм очень живуч и способен принимать самые неожиданные формы. Это не только ленинизм и сталинизм, но и, например, ельцинизм в своей крайней форме. К сожалению, многие реформы 1990-х годов проводились теми же большевистскими, «кавалерийскими» методами, что и советские реформы, хотя это и не было так очевидно. И сегодня в российском протестном движении наблюдается подъем необольшевистских настроений. Эта философия и идеология становятся все более привлекательными по мере ужесточения режима.

Сила необольшевизма в том, что он нацелен на создание в буквальном смысле слова армии единомышленников, которая готова слаженно и организованно действовать по команде из единого центра. Ленин называл это партией нового типа. Такая армия гораздо эффективнее решает политические задачи в условиях гражданской войны, которую режим ведет с собственным народом, чем аморфная и трудноуправляемая коалиция. Но есть и обратная сторона медали. Война создает благодатную почву, на которой необольшевизм расцветает пышным цветом насилия. Это его стихия, поэтому он, сознательно или подсознательно, всегда настроен на войну. На гражданскую войну, объявленную народу диктатурой, необольшевизм отвечает собственной гражданской войной. Он тушит пожар встречным огнем.

Большевистская традиция в российском протестном движении предполагает, что единство протеста должно быть монопартийным. Это значит, что ядро протестного движения должно быть идеологически и организационно однородным, управляемым из одного центра вождем или группой вождей. У этого ядра может быть периферия, состоящая из «попутчиков», но союзы с ними