надо было еще сделать связки по дюжине. Оба, отец и сын, сели на корточки и молча принялись за дело. Время от времени отец поглядывал на сына, дивясь ловкости его пальцев. Никогда он не учил мальчика. И, однако, у Тотоньо все получалось по-отцовски: он так же брал кажу, так же связывал их, так же помогал себе зубами, затягивая узел. Этого приема не знала даже старая Раймунда, пришедшая им помогать. За долгие годы старик выработал свои особый способ, позволявший ему делать две связки, пока другие возились с одной. И теперь сын повторял его движения. Они клали в корзину связанную дюжину почти одновременно. Руки отца и сына встречались над корзиной. Отец испытывал прилив нежности к сыну, он гордился им. Глядя, как сын повторяет его приемы, он, не выдержав, спросил:

— Где ты научился связывать кажу, малыш?

Тотоньо поднял глаза и поглядел на отца. А тот вдруг заметил еле видный пушок на верхней губе сына и подумал, что следовало бы сказать уже не «малыш», а «сын».

Тотоньо смутился, замер, держа в одной руке кажу, в другой — полоску коры. Потом ответил робко, чуть слышно:

— У тебя, папа.

И продолжал работать уже не так уверенно. Закончив последнюю дюжину, старик — в первый раз в жизни! — велел Тотоньо самому запрячь лошадь и погрузить на тележку товар. Солнце начало припекать. Старик пил кофе. Вставая из-за стола, он сказал Раймунде:

— Малыш вырос. Запряг хорошо, погрузил как следует. Дай ему кофе, мать. И посмотри, нет ли чистой рубашки. Та, что на нем, вся испачкана соком кажу.

По дороге на базар он передал сыну вожжи. И снова преисполнился гордости. Тотоньо легонько хлестал лошадь по крупу, приговаривая:

— Н-но, пошла… н-но…

Старик радовался про себя: сын старательно выполнял свои обязанности, держался солидно, как мужчина. Шагал размашисто, покрикивал строго, хлестал не сильно, не обижая напрасно лошадь. И с пути не сбивался, а где надо, срезал углы — будто каждый день ездил на базар. Старик шел молча, не спуская с сына глаз, радуясь его расторопности. У скотобойни, не дожидаясь подсказки, сын повернул лошадь в объезд. Правда, лошадь была пуглива и с норовом. А мальчика вот слушалась.

К тому времени, как показались первые дома города, старик окончательно уверился, что сын стал мужчиной. На него можно положиться» Старик снял шляпу, вытер лицо. Солнце пекло. Он утомился, чувствовал слабость в ногах. «Откуда эта слабость?» — спросил он себя. Нет, это не от солнца! Он подумал о сыне, который гордо шагал впереди, ведя под уздцы маленькую лошадку. Он вырастет, — станет человеком. Уже и сейчас он коренастый — и сальный и сможет помогать Раймунде, если старик отец ослабеет, как ослабел вдруг сейчас. Он шел все медленнее и так далеко отстал от сына, что тот почти скрылся из виду. Старик думал о доме, о своем клочке земли, в который вложил столько труда. Представил себе, как сын занимается хозяйством вместо него: задает корм скоту, чинит свинарник, носит воду из колодца, поливает землю. Он опять вытер лицо. Пот катился со лба. Прежде с ним такого не случалось. Потом крикнул сыну:

— Тотоньо!

Сын оглянулся, остановил лошадь и вернулся к отцу. Отец сказал, не дожидаясь вопросов:

— Поезжай один, Тотоньо. Если не все продашь, ничего.

Тотоньо хотелось поцеловать отца, сказать ему, чтобы тот ни о чем не беспокоился, поблагодарить… Но произнес всего два слова:

— Хорошо, папа.

Старик вспомнил утро, ловкие движения сына. Опять посмотрел на пушок над верхней губой. И, похлопав лошадь по крупу, сказал:

— А деньги за кажу пусть будут твои, сын…

Ориженес Лесса (Бразилия)

СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ

Беппино, совсем скрючившись, как приучился ещё с десяти лет, чистил ботинки важному клиенту, завсегдатаю, которого все чистильщики старались заполучить, потому что он давал на чай больше других. В прошлом году, когда Луиджи, орудуя щеткой, бросил ему на колени рождественскую открытку, тот ему монет отсыпал — закачаешься! Подходящий тип. Не напрасно ему все чистильщики титул присвоили:

— Вам беж или коричневым, сеньор доктор?

Когда все кресла в их салоне бывали заняты и вдруг входил он, одетый с иголочки, в шелковой рубахе и в ботинках, таких блестящих, что и чистить-то нечего, все мальчишки начинали истово орудовать щетками, чтоб поскорей отделаться от своего клиента и заполучить этого туза, в котором не одна смиренная душа видела свой идеал…

В тот день Шелковая Рубаха достался Беппино. И Беппино прикасался к зеркально блестящей коже этих ботинок с нежностью, с ума сходя от желания завести разговор с человеком, там, наверху, на другом этаже жизни.

— Уже была таблица? — спросил кто-то.

— Напечатана.

— А какие билеты играли?

— Под девизом «Лошадь».

— Что? — резко выпрямился Беппино. — А какой номер выиграл?

Клиент слева вынул газету и прочел снисходительно:

— «Одна тысяча сорок четыре».

— Из первой серии, сеньор? — спросил Беппино, словно громом пораженный.

— Из первой…

— Точно? Быть не может!

И, забыв важного клиента, вылупив глаза, Беппино подбежал к говорившему:

— Дайте взглянуть, сеньор…

Вытащил из кармана грязной куртки лотерейный билет, сверил номер и обернулся к Шелковой Рубахе:

— Я сейчас вернусь, сеньор доктор!

И опрометью бросился из салона, к вящему испугу всех присутствующих, глухой к воплям хозяина:

— Мамма-миа! Куда ты, поганец?

Задыхаясь, Беппино влетел в дверь банка. Кассы были еще закрыты. До начала операций оставалась больше часу. Нервничая, теряя терпение, сверяя каждые пять минут свой билет с номерами, выписанными на черной доске, он никак не мог поверить в свое внезапное счастье. Четыре тысячи… Он быстро прикинул в уме, поконсультировался с двумя-тремя людьми, случившимися рядом, и тут же перепугался — не напали бы грабители.

Никому ни словечка!

И каждую секунду щупал карман: там ли еще билет? Мятая бумажка, и всего-то ничего, а приятнее даже на ощупь, чем ботинок Шелковой Рубахи.

Трудно было свыкнуться с этой мыслью. Невозможно просто! Не может он выиграть четыре тысячи! Это все равно что чаевые ста тысяч мальчишек — чистильщиков сапог за несколько лет работы! Он ходил взад-вперед, как зверь в клетке, снова и снова подсчитывая свое невиданное богатство.

— Ух ты! Я себе лаковые ботинки куплю!..

Но при мысли о ботинках он вспомнил о салоне, где ждал его сам доктор Шелковая Рубаха. Надо бы вернуться. Время-то есть… Ну, а вдруг он потом опоздает? Вдруг хозяин, этот свирепый неаполитанец, совсем его не отпустит? Вдруг, когда он придет