нем добро. Здесь никто не командовал над ним. Садовник был мирный старичок, сгорбившийся под тяжестью шестидесяти лет службы у чужих людей; за свою долгую жизнь он был лакеем, привратником, слугой, но всегда в очень богатых домах. Это было его гордостью, и он любил называть имена богатых господ, у которых ему приходилось служить. Он показывал рекомендательные письма, выданные ему хозяевами. Клаудио испытывал жалость к старому садовнику. Особенно когда тот разговаривал с самим судьей или с его супругой, заискивающе улыбаясь, теребя руками поля старой шляпы, сгибая свою старую спину в низком поклоне. А садовник тоже жалел Клаудио. Бедняга слишком долго работал на богачей, чтобы не понимать, как трудно придется в жизни этому гордому и своенравному мальчику, который, разговаривая с сеньорой, не желает ни снимать шапку, ни кланяться, ни кротко улыбаться.

Клаудио терпеть не мог свою хозяйку. Первые дни он смотрел на нее, такую красивую и нарядную, с тайным обожанием, но она была так строга, так неприступна, все пятнадцать слуг так дрожали перед ней. Он решил отомстить ей за это холодное презрение и делал вид, что не обращает на нее никакого внимания. Он даже не глядел на нее. Но иногда, когда он, склонившись в три погибели и обливаясь потом, втыкал лопату в сухую землю, а она проходила мимо, такая раздушенная… О, как его бесило ее присутствие! Какой-то глухой, непонятный гнев поднимался в нем, так, кажется, и избил бы ее.

Это случилось через две недели после того, как Клаудио начал работать на даче у судьи. Обычно каждое воскресенье к садовнику приходил внук, мальчик десяти лет, который жил где-то в городе, наверно в какой-нибудь трущобе, и которому дача казалась настоящим раем. С каким веселым гиканьем носился он по саду! В это воскресенье после обеда — Клаудио поливал цветы. Мальчик бегал по дорожке и ловил бабочек. Поймав после долгой охоты одну, он радостно завизжал:

— Бабочка! Бабочка!

Позади него раздался голос:

— Дай мне!

Это был старший сын судьи, тоже десятилетний мальчик.

Внучек садовника не согласился:

— Почему — тебе?

— Потому что это моя бабочка!

— Я ее поймал!

— Ты ее поймал в папином саду. В папином саду все папино. Все бабочки папины. Дай мне!

Эта теория частной собственности не убедила маленького бедняка: он просто не понял ее. Он не понимал, что такое собственность: ведь он был беден! Он привык свободно гулять по улицам и иногда таскать яблоки во фруктовых лавках. Он рассудил примерно так: я сейчас нахожусь в саду его папы, а ведь я не принадлежу его папе. Почему же бабочка ему принадлежит?

— Дай мне! Дай мне!

Десятилетний хозяин властно наступал на мальчика. Внук садовника отступил на пару шагов:

— Нет! Нет!..

Хозяйский сын бросился на своего противника, намереваясь отнять у него добычу, но тот пустился наутек. Преследователь кинулся следом за ним, но, пробежав метров десять, вдруг споткнулся обо что-то и упал на усыпанную гравием дорожку. Он стал кричать и плакать. Клаудио подбежал и поднял его. Сбежались няньки, служанки, потом подоспела гувернантка, потом и сама хозяйка. Они окружили мальчика, принялись вытирать его перепачканные песком колени и руки.

— Ты упал? Как же ты упал? Почему ты упал? Ты себе ничего не повредил? Нет? Ах бедненький!..

От этих утешений мальчик заревел еще пуще.

— Что случилось? А вы разве не видели, что ребенок упал?

Это сказала сеньора, обращаясь к Клаудио.

Он ответил:

— Я поднял его.

И собирался рассказать, как все было. Но в эту минуту подошел садовник, а с ним его внучек, который испуганно прижимался к деду, словно хотел спрятаться за ним, и все еще держал в своих маленьких пальцах злополучную бабочку. Увидев его, хозяйский сын закричал:

— Это он меня толкнул! — и заплакал громче прежнего.

— Ах!

— Ох!

Это вскрикнули разом сеньора и садовник, в то время как одна угрожающе наступала на виновного, а другой угрожающе схватил его за воротник. Малыш выпустил бабочку. Клаудио видел, как она упала, словно маленькая желтая бумажка, и затрепетала, пытаясь улететь, как будто ветер, пробежав по бумажке, оживил ее на краткое мгновение; потом, уронив крылышки, неподвижно застыла на тропинке…

Он отвернулся, чтобы не глядеть на нее, и подошел к группе людей, столпившихся на месте происшествия. Теперь плакал внучек садовника, а дед безжалостно бил его под равнодушными взглядами остальных.

— Эй, не бейте его так, не бейте! — крикнул Клаудио и шагнул вперед.

— Ах, не бить его? — взвизгнула сеньора. — Ах, не бить его за то что он толкнул моего сына? За то, что мой сын упал и ушибся?…

Няньки, служанки, гувернантка — все дружно обрушились на Клаудио, на человека, мешающего свершению справедливого суда:

— Еще чего не хватало!

— Не бить его? Вот еще!

Клаудио пришел в бешенство. Кровь, эта самая его кровь, которая была, наверно, очень красной и очень горячей, более красной и более? горячей, чем кровь окружавших его людей, зажгла румянцем гнева его щеки; она застучала в его висках, заливая кипящими волнами его глаза и звоном наполнив его уши. На краткое мгновение он еще сумел совладать с собой, успев взвесить на весах своей совести тайный страх за собственное благополучие (ведь он так много страдал и так боялся, что придется страдать снова!) и жажду восстановить справедливость. Он подумал: если я заступлюсь за внука, меня выгонят на улицу — катись снова, как перекати-поле… Он перевел дух. Смолчать? Секунду он колебался. Всего только секунду. Кровь его стучала в висках, кровь его требовала справедливости. Слепой от душившего его яростного гнева, он рывком бросился вперед, оттолкнув тех, кто стоял на его пути, и крикнул:

— Не смейте! Не смейте!..

Тем временем садовник уже выпустил своего внука и теперь толкал его к хозяйскому сыну, приказывая:

— На колени! На колени! Проси прощения! На колени!

— Не смейте! Не смейте!.. — снова закричал Клаудио и вырвал внука из рук деда. — Не смейте! Это несправедливо! Не смейте! Я все видел. Он не толкал вашего сына! Ваш сын врет! Ваш сын бежал за этим мальчиком, бежал, чтобы отнять у него бабочку, и упал. Он сам упал, никто его не толкал. Он врет! Все это вранье!.. Я не позволю больше бить этого мальчика! Пусть только кто-нибудь попробует тронуть его еще раз!..

Он угрожающе обвел взглядом всех присутствующих. Никто не пошевелился, но сеньора принялась кричать:

— Ах ты негодяй, ах ты бездельник! Так ты платишь моему мужу за все, что он для тебя сделал? Да?… Ну, я